Валерий Поволяев - Три дочери

– Откровенно говоря, нет.

– Проходной вариант. Вечером подцепил – и в гости к ней. Ночь переспал, утром положил деньги на тумбочку, поцеловал на прощание даму и – гуд бай!

– Мопассановские, выходит, девочки, – задумчиво протянул Савченко, помял пальцами несуществующие усы. – В этом что-то есть. Что-то есть…

– Что? – Лицо Мосолкова сделалось мечтательным, глаза стали совсем маленькими, обратились в этакие бурятские щелочки, и сам он начал походить на бурята. Откинул назад черные, рассыпавшиеся на два крыла волосы. – Есть только одно.

– В этом что-то есть даже в смысле познания. Новое всегда новое. Значит, и у нас существуют летучие мыши… Интересно, интересно. От кого хоть слышал-то?

– Знающие люди довели до сведения, – уклончиво ответил Мосолков.

– Надо сходить, надо сходить, – прежним задумчивым тоном произнес Савченко. Честно говоря, Мосолков не думал, что все сообщенное им будет ново для Савченко. А вообще Савченко бывает непонятен только до определенного предела, а за пределом – такой же, как и все – «костяной, мясной, кровяной», наполнен такими же желаниями, слабостями и болями, как и Мосолков, как и многие другие, кто ходит сейчас по улицам, не ведая о Савченко и Мосолкове.

– Вдруг тебе для книги пригодится? – вставил Мосолков. – А?

– И для книги может пригодиться, – согласился Савченко, – почему бы не пригодиться? Я много читал у Гиляровского о старой Москве, о шалманах и притонах, о девочках со Сретенки… Очень вкусно он все это описывал.

Мосолков деликатно промолчал – Гиляровского он не читал, где находится Сретенка – не знал, о шалманах тоже ничего не слышал. Но на всякий случай спросил:

– А где находится эта самая Сретенка?

– Думаю, недалеко отсюда. Та-ак, дай сообразить… Значит, вниз из гостиницы по проулку – Неглинная, налево по ней – Трубная площадь. Если прямо от Трубной к Театру Красной армии – Цветной бульвар, а направо… Направо по трамвайной линии вверх и будет Сретенка. По-моему, это так. Если только что-нибудь не сдвинулось в моей памяти и в сорок первом ничего не разбомбило. Все-таки здесь я был давно, еще до войны. Память – штука несовершенная. Собственно, а почему тебя интересует Сретенка?

– Ты же сам сказал про Гиляровского. Название очень интересное.

– Татарское.

– Значит, говоришь, Сретенка недалеко отсюда?

– Совсем недалеко.

– Надо сходить! – решительно произнес Мосолков.

– Мораль, мораль… Мораль сей басни такова… Ты женат?

– Откуда? Когда? Война же! А после войны из Австрии так и не выезжал.

– У меня – та же самая песня, а девчонка, которую я когда-то считал своей, увы, вышла замуж.

– За тыловика, конечно. Мы гнили в болотах, головы под косу подставляли, от танковых гусениц увертывались, а они на нас капитал зарабатывали. Вот гниды! – не выдержал Мосолков. – А у меня, Юр, даже девушки такой, как у тебя, не было.

– Значит, не успел разочароваться.

– Зато успел кое-что познать, – Мосолков, вспомнив о чем-то своем, помрачнел. – Впрочем, все это ерунда, все это осталось в прошлом.

– Досужие люди, как ты выразился, говорят, что женщина сильна своим прошлым, а мужчина – будущим, – Савченко всегда умел выбирать в разговоре такой тон, что даже пошлость у него не звучала пошлостью; если красок в голосе не доставало, он подкреплял слова жестами, взглядом, он, похоже, контролировал себя и видел себя со стороны, словно перед ним было зеркало. – Займемся настоящим.

«Занятный все-таки человек – майор Савченко, – вновь, в который уж раз, отметил Мосолков. – Не рядовой. Рядовых полным полно, хоть пруд пруди: посмотри налево, посмотри направо – всюду одни неприметные, с неразборчивыми лицами рядовые, а вот чтобы с изюмом, таких – малые единицы: раз, два… ну три… а четвертый палец уже и загнуть не на ком».

– Занятный ты человек, – вслух произнес он.

– В меру сил, – Савченко не выдержал, поклонился. – Стараюсь!

На миг Мосолков ощутил внутреннее неудобство, словно бы он предложил Савченко нечто такое, что не поддерживается власть имущими, печатью, начальством, генералами и полковниками из разных политуправлений – если они засекут двоих ходоков с майорскими погонами в обнимку с непутевыми девушками – ого-го какой спектакль устроят, разбирательство на всю Советскую армию прозвучит… Впрочем, сам Мосолков никаких разбирательств не боялся – хуже того, что было, уже не будет, а вот как Савченко…

«А Савченко все это интересно с литературной точки зрения, он принял предложение с достоинством, без суеты, без нарочитой брезгливости, что всегда отличает ханжу от неханжи, хотя при случае ханжа может дать такого шороха, что ангелы на небе позабудут про свои гимны и поприкрывают свои глаза ладошками… Ведь Савченко – тоже мужик, не из камня, не из глины с навозом сотворен, тоже намаялся на войне, тоже баб лицезрел только в виде зубных щеток, бархоток, да еще на перекрестках – всамделишных, в укороченных суконных шинельках, с регулировочными флажками в руках. Вот и все.