Вильям Козлов - Карусель

Крупные зарубежные деятели перестали ездить к нам, наши руководители не могли ничего путного им сказать, предложить. Любые переговоры, встречи превращались в чистой воды эстраду, заканчивающуюся всеобщим награждением...

Разве такое могло дальше продолжаться? И так над нами смеялись Европа, Америка, даже развивающиеся страны!.. Я мягко выразился, говоря, что партия привела страну в тупик, хуже — к полному краху, к развалу экономики, уничтожению деревни и крестьянства, к повальному пьянству, к равнодушию и деквалификации. Мы стали отвратительно работать, мы отстали почти во всем от передовых капиталистических стран на десятки лет, мы, огромная некогда аграрная страна, до сих пор покупаем на валюту зерно!..

— Но ведь было что-то и хорошее...

— Может, только при Ленине, а потом — сплошной похоронный мрак сталинщины с бериевщиной, попытался было что-то сделать поначалу Хрущев, да и сам скоро скатился в диктаторы, а Брежнев и его жадная до обогащения свора довершили развал партии, экономики, народного хозяйства, в открытую обогащались за государственный счет, воровали миллионами, сами и их дети жили на западный манер, имели все, а народ заливали водкой... А пьяному все равно, чем закусывать! Ведь это при Брежневе колбаса перестала пахнуть колбасой, а хорошая рыба да другие ценные продукты полностью исчезли из магазинов, перекочевав в распределители и закрытые «кормушки» для высокопоставленных чиновников. И ты что же думаешь, люди этого не видели? Не знали?

— Знали и молчали, — усмехнулся Алексей Павлович.

— Да потому, что вы не давали им рта разинуть! Кто пытался правду открыть, хотя бы тот же самый Солженицын, так его силком посадили в самолет и выдворили из страны. И в Политбюро были трезвые, честные люди, так их быстренько на пенсию спровадили. Человек ко всему привыкает. Привыкает, но не прощает, и память у него не отнимешь. Даже недоброкачественной водкой не отшибешь.

— Во многом ты прав, — к моему удивлению, согласился со мной приятель. — Я помню наши давние разговоры...

— Ты еще тогда посоветовал мне помалкивать и не выражать вслух мои мысли: мол, как бы это против меня не обернулось, — подхватил я. — Но, слава Богу, сталинско-бериевские времена уже не могли повториться. Это было понятно даже самым твердолобым руководителям. Да и с психиатрическими лечебницами, куда запихивали недовольных, объявляя их сумасшедшими, дело не выгорело. Стала возмущаться мировая общественность... Как же ты, Алексей, умный человек, мог благоденствовать в это гнилое, застойное время? Я ведь помню, кое в чем ты со мной соглашался, тебя тоже возмущало, когда Брежневу нацепляли на широкую грудь очередную Золотую звезду Героя... А ведь, признайся, как и все твои коллеги, ты поздравлял его? Хотя бы телеграммой?

— Поздравлял, — ответил Термитников. — Попробовал бы я не поздравить! Меня тут же спихнули бы...

— С теплого местечка, — подхватил я. — Ты, кажется, тогда заведовал отделом в обкоме партии?

— Такое было время...

— Я уже многим говорил, что эта фраза теперь станет популярной у бюрократов, чиновников, соглашателей... Это же говорили и после разоблачения культа Сталина. Да, культ — это теперь звучит слишком мягко! Тут не одним культом пахнет: массовыми убийствами неповинных людей и террором! Гитлер — Сталин... Эти два страшных имени уже стали синонимами всемирного зла. И теперь будут говорить: «Такое было время...» Это любимая фраза тех, кто помогал делать культы и культики. И время это им очень нравилось! Они и создали это «время». А пенять-то тебе и таким, как ты, Алексей, не пристало бы! Это время было для всех вас раем! Вы были всем и все имели. Конечно, старались не выставляться напоказ. Не скрою, и я гордился, что ты дружишь со мной. Так сказать, снизошел до дружбы с каким-то писателем...

— Не прибедняйся, Андрей, — перебил и он меня. — Я всегда знал и говорил, что ты крупный писатель! Большой! Правда, до великого еще не дотянул... И еще я говорил тебе, что после меня ничего не останется, а после тебя — книги! И по-хорошему завидовал тебе. И сейчас завидую.

— Говорил... после бутылки коньяка, — согласился я. — Но никогда всерьез так не думал. Потому что рядом с тобой, который все может, я был никем, Алеша. И я это всегда чувствовал. А что после кого останется — это тебя мало волновало. Разве многие из руководящих партийных деятелей не обеспечили себе тылы? Присвоили себе кандидатские и докторские звания, нахватали государственных премий, примазавшись к ученым, а кто из вас, партийных функционеров, еще работая в обкомах, райкомах, не присматривал себе престижную руководящую должность в народном хозяйстве на случай ухода с партийной работы? Рядовой инструктор обкома партии, уходя со своего поста, и то менее чем на должность главного редактора издательства или директора не соглашался. Вспомни, в твоем отделе работал Булькин Валерий? Он погорел в электричке, когда возвращался из Сланцев. Там крепко поддал с секретарем горкома партии, и взбрело ему, не дожидаясь утра, когда будет подана машина, отправиться в Ленинград на электричке. А у него была слабость: подвыпив, он начинал во весь голос, а голос у него был и впрямь неплохой, исполнять популярные арии из опер... В общем, сняли его с электрички на вокзале, привезли на ПМГ в милицию. Ну и ушел он от вас на крупную денежную должность в «Ленфильм». И фамилия его Булькин соответствует его порочным наклонностям: «булькает» коньячок пуще прежнего — теперь ему нечего бояться! Теперь он во все горло распевает арии с режиссерами и артистами, говорят, купили его там на корню с потрохами: пьет с авторами и режиссерами, гуляет, — в общем, живет в свое удовольствие.