Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

Я с готовностью закивал в ответ. Сущая правда, наш человек всегда недоволен: то ему смердит, то невкусно и все плохо, он только и смотрит, где бы что прихватить, кого обставить, кого подкупить. Эстетические проблемы никого не волнуют, людям некогда. Разве что какой-нибудь неудачник или бомж, ловя открытым ртом капли дождя или просыхая на захолустном речном бережку, еще в состоянии что-то увидеть. Что правда, то правда. Музыкант остался доволен моим суждением. Он даже кивнул в знак одобрения.

- Знаешь, - он понизил голос, - какие там все-таки люди! Стены рушатся, валятся деревья, а они... ну, понимаешь? Они почти на виду у всего честного народа... ну прямо как собаки!

- Там климат другой, - заметил я. - Там тепло!

Мы затоптали окурки. Он радушно предлагал подвезти, даже, кажется, обиделся, когда я отказался. Однако я решил: возвращаюсь через лес.

Вернулся на свой берег и побрел по знакомой дорожке. Музыкант успел влить в меня какого-то крепкого напитка, и сейчас меня одолела такая сонливость, что, не вытерпев, я свалился у какого-то толстого поваленного ствола, сплошь облепленного лишайником, - ольха редко вырастает такой толщины, обычно падает в молодом возрасте. Я задремал и, кажется, основательно поспал. Проснувшись, увидел, что солнце едва виднеется меж стволов. Но было еще светло.

Я сел, потянулся - славная, однако, осень. И - как хорошо, что здесь не Ливан и не Судан! После того, как выдворили русские десантные части, лес перестал сотрясаться от взрывов и автоматных шквалов. Там, где было их стрельбище, тянулся пустырь. А-а-а-а-у! - смачно зевнул я и опять потянулся. Пора вставать. Пальцы правой руки нащупали приросший к ольховому стволу лишайник - большое вздутие величиной со шляпу, розовато-сизого цвета. Молодой лишайник, свежий. В иных местах считается съедобным. Я стиснул нарост - из него полезла беловатая влага. На пальце осталось розовое пятно.

Невесть что иногда взбредет в голову. Я взял свой нож и, крепко сжав деревянный черенок, полоснул по пушистому бугорку. Захотел рассечь его надвое. Без всякой надобности, просто так!

Раздался истошный вопль, пронзительный визг, и нож сам выпал у меня из руки, а я вскочил, как подкинутый катапультой. Что это? Откуда?! В разверстом лишайнике открылся, исторгая крик, багровый жаркий ротик с белыми оскаленными зубками! Дрожал розовый язычок, а там, где я только что полоснул ножом, в мох впитывалась кровавая слизь и ползли тонкие, синеватые внутренности какого-то зверька. Кровь хлестала, как из только что заколотой свиньи.

Еще несколько мгновений, и этот жуткий крик смолк, лишь язычок все трепетал, и я не мог оторвать от него взгляд. Постепенно он замер, а из страшного ротика хлынула густая кровь.

Все я там побросал - нож и куртку, едва початую пачку дорогих сигарет «Рамона». Лишь добежав до насыпи, остановился. Вытер о траву окровавленные пальцы.

- Который час? - спросила все та же учительница. Она смотрела на меня и едва заметно улыбалась. - А я знала, что вы вернетесь по этой дороге.

Мы направились к ее легковушке. Слава тебе, Господи, кто-то еще способен уважать молчаливых людей, - я молчал. Но когда мы поднялись по лесенке в шестнадцать ступеней в ее комнату рядом с городским парком, она заметила кровь.

- Поранились? - побледнев, спросила учительница, а я задрожал и затрясся всем телом, словно из ее милых уст раздалось не тихое, испуганное «поранились», а тот самый яростный вопль раненого хищного зверька. Я кинулся в кухню и схватил нож, куда больше моего, того.

- Не подходи! - закричал я изо всех сил. - Только попробуй! Одну я уже ухлопал!

А она все наступала, ее губы складывались, твердя какое-то слово. Лишь когда я замахнулся ножом, учительница завизжала точно так же и отскочила.

Я уронил нож, пятясь, выбрался из комнаты, скатился по лестнице и бросился бегом по темной, утрамбованной парковой дорожке. Бежал, пока не зацепился за какой-то корень и не упал. Поверьте, доктор, больше я ничего, ну совсем ничего не помню!

1992

Шел третий день нашего лыжного похода вдоль реки. Подтаявший снег по ночам смерзался в наст, на склонах близ родников блестела наледь. Река текла вровень с берегом. Рыбачьи тропы оказались под водой, идти было трудно. Поэтому никто нас не останавливал, не требовал показывать ни пропуск, ни паспорт, ни половые органы. А в целом - одно горе и постоянное напряжение.

Я с трудом разводил огонь, да и костер не сулил покоя - всерьез поговаривали, что в окрестностях орудует курдская банда из Белоруссии. Грабят людей, вырезают скот, насилуют женщин, мужчин и даже малых детей. Другие уверяли, что это шайка беглых зеков из-за Крала - вооружены до зубов и плевать им на всякую власть. Мы старались обходить блокпосты, населенные пункты, более оживленные дороги и развязки.