Эйстейн Лённ - Метод Тране

Тране посмотрел на него через оконное стекло и осторожно улыбнулся. Они никогда не говорили о прошлом.

Они услышали, как из гаража выехала машина и прошуршала по гравию. Они посмотрели друг на друга, на холодильник, и Тране достал баночку легкого датского пива, распечатал ее, и архитектор прочел ему лекцию о скуке как о боли, не как о жизненной философии, а как о ежедневной пытке: Я не использую и половины своих возможностей. Я схожу с ума от вялости, сообщил он. Я трачу слишком много сил на то, чтобы бодрствовать, нет, чтобы держаться в вертикальном положении, сказал он. Тране, не произнося ни слова, сел на ящик и слушал, как потрескивали суставы его пальцев при потягивании. Он сообщил, что он был заперт в маленьком архитектурном бюро, он был вынужден выслушивать шуточки своего засранца-шефа, который заставлял его проектировать магазины: Зачем нам столько магазинов? Кто в них будет ходить? Все равно они обанкротятся. Я пытаюсь обойти эту проблему, убеждая себя, что проектирование этих проклятых магазинов — новая и интересная работа, создание этаких маленьких крепостей для городских торгашей, которые я могу начертить даже во сне. По ночам мне снятся спальные районы, а днем я проектирую дачные поселки. Я черчу за завтраком и когда еду на велосипеде. Я черчу в автобусе. На пляже, пробормотал он и глянул в окно так, будто Моль должна была появиться с минуты на минуту и пригласить его на чай: Она придет? Как ты думаешь, она придет? Она красива так, что просто не верится. А забавно с этими красавчиками, сказал он и потер нос. Только подумай, сколько всего им достается даром. Подумай обо всех улыбках. Подумай о цветах, подарках. Люди оборачиваются и улыбаются, когда они входят в автобус. Время от времени я забываю, что существуют красивые люди. Я их так редко вижу. Хочешь, чтобы я держался от нее подальше?

Да, сказал Тране.

И архитектор переделал квартиру, он нарисовал огромные отметины на полу мелом, здесь — стул, сюда можно поставить стол, а там, в углу, только взгляни, как солнце красиво освещает начищенный добела пол. Это просто здорово, сказал он. Он работал несколько часов, потому что ему нравилось: Это хорошая квартира, действительно хорошая, приговаривал он, разворачивая пару почти новых жалюзи с пятнами кофе на нижних рейках: Они брызгались кофе. Он энергично поработал тряпкой, поглядывая на соседа, сидевшего за столом под яблоней, шмыгнул носом, прикурил трубку, пожевал дым и рассказал, что он стал специалистом по проектированию современной скуки, белых универмагов и магазинов, жилых домов и микрорайонов, великолепных фасадов и обычных городских трущоб. Мы — это компашка специалистов, собирающихся на совещания и семинары, групповые встречи и на выходные с чтением докладов. Мы строимся, и в настоящее время мы организованы не хуже военного формирования, улыбнулся он. Нет ни одного холма, ни единой возвышенности в этом городе, которую не надлежало бы украсить высотным домом. Мы убеждены, что никто ни на секунду не забывает о нас. Мы должны быть заметны. Мы не сдадимся, пока не уничтожим все. Для выражения скуки у нас есть наша профессия. Мы — специалисты, добавил он. В любом городе скука подстерегает на каждом углу, во всех новостройках. Скука — это сердце любых общественных построек и соответствующих комитетов.

Он аккуратно поместил чубук трубки в ладонь так, что мундштук торчал из нее, как носик чайника. Я забыл, что он всегда делал так, когда злился или бывал раздражен. Он следил за происходившим в соседском саду. Он был любопытен и не пытался этого скрыть: Архитектура — это та же политика, сказал он и взглянул на трубку: Мы приняли дурацкие решения и собираемся продолжать в таком же духе. Повсюду подавленность. Плевать на все, лишь бы оправдать затраты. Анатомию скуки можно изучать в современных архитектурных бюро, сказал он. Он говорил почти как раньше. Ее легче всего рассмотреть именно там. Когда он просыпался по ночам, он размышлял о том, почему ему приходилось работать над тем, от чего он пытался уклониться. Работать над тем, что не любишь больше всего, как-то глупо. И он напомнил, что для того, чтобы избежать современной скуки, он поехал учиться в Восточную Германию. Изучать семантику предмета, сообщил он. Маленькая причуда, новая попытка убежать, вскричал он внезапно. Озарение. В академии напыщенной архитектуры. Инкубатор для всех, кто понял, что современная скука — это необходимое условие для контроля над обществом. Что может быть лучше архитектуры для этой цели? Мы были скучнейшими из скучных. Хуже бюрократов. Мы получили аттестаты, что позволило нам доказать, что наши власть предержащие морили людей скукой. Неплохое бегство, признался он: Я абсолютно ничего не достиг, но хорошо ел, долго спал по утрам и выучил язык, который теперь уже забыл. Я перевел сборник новелл, сказал он. Целую книгу, настоящий шедевр, и вот во время работы над переводом я не скучал. Я сидел в гостиничном номере, ко мне приходила девушка, о которой я не хочу рассказывать. Я пил красный китайский чай, ел ржаной хлеб и свеклу и звонил домой только по необходимости. Отец был недоволен. Он купил еще один кларнет и был все время недоволен. Таким он был всегда. Только в этом он всегда проявлял принципиальность, но мама слышала по моему голосу, что у меня все хорошо. Внезапно она начинала говорить о тканях, о расцветках и тканях, о Жоан Миро, кричал он. Она никогда не работала с тканями, но говорила о расцветках, о натуральных земляных цветах, коричневых и серых, и о том, как она смешивает краски в чане на заднем дворе. Сначала я не понял, что она расслабилась. Впервые за многие годы ей не надо было беспокоиться обо мне. Я, наконец, находился в другой стране, где со мной нельзя было общаться каждый день. Впервые за многие годы я перестал быть ее тяжелой работой. Я понял, что был для нее проблемой, идиотом, который убегал, исчезал, а она сидела у окна и ждала меня. Я понял, что она не спала ночами, когда я сбегал, что она вставала в три часа, делала себе чай и слушала новости по Би-Би-Си. Я сидел в номере старой гостиницы в Восточной Германии, думал о своей матери, которая ни с того ни с сего занялась окраской тканей в чане на заднем дворе, о том, что я перевожу книгу и слушаю радио. Он набил трубку: Она полностью расслабилась. Она могла плюнуть на меня. Просыпаясь посреди ночи, она могла думать о тканях и красках, а не обо мне. Наконец-то я был в безопасности в Восточной Германии, в академии, в надежном месте. Ей казалось, что революция наконец-то ограничила мою свободу. Она первой поняла это, улыбнулся он. Вообще-то она хотела бы, чтобы я жил в высотном доме на окраине города. Сын, к которому она могла бы ходить в гости по воскресеньям, когда самой не хотелось готовить обед. Но я находился в Восточной Германии, и она могла не думать обо мне. Она понимала, что у меня все хорошо, просто замечательно, говорила она соседям и внезапно сообщала, что она кое-что знала об окраске тканей: Ты знал это? сказал он.