Наталья Самойленко - Давай пошепчемся...

Облаков едва касаясь, поскачу за горизонт

Над лугами, что оделись в платья радужного цвета,

И над озером, где синий лоскут неба отражён.

Под копытами оставлю полотно ржаного поля,

Перекрёстки, перелески, деревеньку у реки,

Где у старого колодца ждут чего-то, балаболя,

Незнакомые старухи и седые старики.

А потом всё дальше, дальше — за пустынные овраги,

За брусничные болота, в милый сердцу отчий дом…

Просыпаюсь. Стало жутко. Город, пробки, колымаги,

И скатался в горле горький, тошнотворный, вязкий ком.

Я снова перелистываю вечер.

Сочится с губ то гнев, то горечь слов.

Всё говорил, и крыть мне было нечем —

Не развязать затянутых узлов.

Дешёвые дымили сигареты.

Свеча роняла отблеск на окно.

Твердил, что наши чувства перегреты,

Терпеть нет сил, стараешься ты, но

Не можешь больше. Жажда поцелуев

Сменилась кислым привкусом вины.

Мы — айсберги и в вечности дрейфуем.

Нас настоящих нет — мы не видны.

Я что-то отвечала, что — не помню.

Рыдало небо, слыша сердца плач.

Бродил во тьме огромных серых комнат

Любви моей безжалостный палач.

Скребётся тишина в окошко ночи:

«Впусти, впусти, прошу, поговорим.

С тобой нам вряд ли будет одиноче,

Чем друг без друга… Снимем яркий грим,

Что днём лицо спасает от ненастий,

Скрывая паутину из морщин.

Потом заварим чай, достанем сласти

И станем улыбаться без причин…

Прочтём все-все любовные романы

И помечтаем вместе о морях.

Да что моря, о теплых океанах.

Ты будешь капитаном корабля…»

В ответ шепчу: «Давай без выкрутасов.

Ныряй под плед на облако перин,

И нам сыграет месяц седовласый

Весёлый джаз-регтайм и нежный сплин».

Она идёт, морщины на лице,

Шаги звенят в продрогшей тишине.

Последний путь — замкнулась жизни цепь…

И столько боли в согнутой спине.

И боль не задавить, и не унять —

Письмо пришло о сыне. На крыльце

он обнимал её: «Вернусь я, мать,

Пойми, я не ребёнок, офицер».

Не осознать, за что и почему?

Кто на него навёл немой прицел?

Шагнул сынок навек в глухую тьму,

Оставив мать в морщинах на лице…

В созвездиях вечерних городов

На млечных поворотах узких улиц,

В туманностях бульварных островов

(Среди галактик суетных домов)

Гуляют те, что всё-таки рискнули

Очнуться и услышать звук шагов;

В плеядах тротуаров и мостов

Там, где шумит людской гудящий улей,

Найти планету, где живёт любовь,

Ту, что ещё пока не завернули

В обиды оголённых, непонятных

Неосторожных, горько-громких слов…

Играет в листьях ветер одинокий.

Слезу роняет крупную роса.

Хвостом взбивают лужицу сороки,

Стрекочут, повторяя адреса

Тех мест, где ждут вестей и где скучают,

Где каждый шорох — звон колоколов,

Где аромат манящий иван-чая

И поле в кружевах из облаков.

Летят, летят трагические строки,

Пока ещё молчащие… пока…

Но гонит, гонит ветер одинокий

Холодных слов седые облака.

Перетекают звуки в чашу сердца

И наполняют стоном, свистом ветра,

Холодным хрустом луж, трамвайным звоном,

Листвы шуршащей шёпотом зловещим,

Тоскливым скрипом форточки надрывным

И всхлипами подтаявшего снега,

Пронзительным молчанием тягучим

Тот миг, когда по чьей-то злобной воле

(Забыв о том, что столько лет любили)

Решают навсегда остаться двое —

Чужими…

Я пью из чаши осени туманы

Да с дождевою влагой листьев прель,

И серых облаков густой кисель,

Цветов последних вязкий жгучий хмель

И воздух с лёгким привкусом сметаны,

Да поцелуев сок древесно-пряный —

Любви твоей горячей карамель.

Искал седой художник красоту,

Истерзанную шрамами предательств —

Ту, что лепил последнею создатель

Для испытаний горьких. По холсту

Ложились краски. Мастер плакал. Всхлип —

Разнузданность и дерзость падшей девы.

Ещё один — и облик королевы,

И талии волнительный изгиб.

То страсти неуёмной едкий дым,

То скромности губительная нега,

То холодность нетронутого снега —

Мазок творца то нежным был, то злым.