Наталья Самойленко - Давай пошепчемся...

Наташа в несколько приёмов всё-таки перетащила мужчину на диван, сняла обувь и наконец-то смогла его рассмотреть. Мужчине лет тридцать пять-сорок, стройное тело его было лишь слегка подкачано. Серые джинсы и футболка с абстрактным рисунком, на шее крестик на цепочке. Лицо слегка вытянутое к подбородку, губы в крови, но скорее прикушены от боли, чем разбиты, прямой чуть длинноватый нос, под глазом растекался синевой синяк, темные волосы, где-то чуть выше виска, тоже слиплись от крови.

«По голове ударили, — нервно хихикнуло одиночество, — ну, что будешь делать, сестра милосердия?»

Что делать, Наташа не знала. Рана была вроде бы не большой и крови немного, но кто знает, как сильно его ударили? Будь, что будет. Она принесла из холодильника пакет пельменей, завернула его в тряпку и приложила к голове незнакомца. Мужчина застонал и открыл глаза.

Одиночество раздраженно метнулось под платье и потянуло в сторону.

— Да ты что, не смей, не смотри, ты не можешь предать меня!

Глаза незнакомца ярко голубые, непонимающе блуждали по её лицу, по обстановке вокруг.

«В радужке глаз голубых — океан» — прошептала она строчку из своего стиха.

— Свихнулась? — злобно зашипело одиночество, отползая в тёмный угол комнаты и сворачиваясь в клубок.

А она улыбалась, понимая, что ей не страшно, что сегодня странным образом к ней пришло другое, пока ещё непонятное, но такое знакомое чувство. От него необычно сильно застучало сердце, а руки стали теплыми и невесомыми. Во рту появилась забытая сладость предвкушения нежности. Тысячи мелких атомов её запаха сплелись в невидимые, но такие желанные молекулы счастья…

Одиночество, в последний раз обозвав её дурой, уползло через балкон по водосточной трубе на землю и растворилось в ночи, а лёгкий прохладный ветер принёс волшебный волнующий аромат сирени…

Она проснулась от тишины. Не было слышно его дыхания. До этого даже сквозь сон она чувствовала, что незнакомец дышит. Тяжело, как будто выдавливая из себя воздух, который каким-то странным образом пробрался в его лёгкие.

А теперь дыхания не было. В одной ночной рубашке, забыв надеть тапки, вскочила с кровати. Взвизгнула от холодного пола (вот тебе и лето) и поняла, что не может ступить ни шагу. На ногах пудовыми гирями висел страх. Обхватив её ступни и щиколотки, страх начал быстро продвигаться вверх. Он окутывал тело липкой холодной паутиной, скручивал суставы и колол иголками сосуды. Кровь замедлила бег и практически застыла. В животе нудно заурчало что-то ужасно громкое и противное. Следующая волна страха ударила в солнечное сплетение и перекрыла вентиль кислорода и жизненной силы. Губы побледнели, похолодел лоб и вместе с этим вспотели ладони. Страх шепнул: «Дождалась? Он умер! Ты виновата».

Страх всегда виноватил её во всем с самого детства, поэтому она жутко боялась темноты, в которой приходилось сидеть одной долгими вечерами, когда мама работала. Маме нужно было её кормить, поить и растить. Ей казалось тогда, что если бы не она, то маме не нужно бы было работать. Она думала, что темнота — это наказание за то, что мешает маме жить. Ей ни разу не пришло в голову, что можно просто включить свет. Ещё она боялась криков, потому что, когда кричали, то всегда что-нибудь плохое происходило. А «плохого» она боялась тоже.

От ее кровати до дивана, где лежал незнакомец, было всего несколько шагов. Но страх натянул пелену на глаза, и она перестала верить тому, что видела.

«Нет его, нет, — шипел страх, сворачиваясь комочком в горле. — Не было никакого смысла в том, чтобы открывать двери и впускать его в дом. Ты его не знаешь. Может он…»

В этот самый момент она уже была у дивана и трясущейся рукой приподняла плед, которым вчера укрыла мужчину. Этого не нужно было делать, потому что незнакомец тут же перехватил ее руку и резко дернул на себя.

Страх заштопал рот толстыми нитками по-живому и надавил изнутри на глаза, которые были готовы вылезти из орбит. Она что-то невнятно промычала, рухнув от неожиданности на колени.

Её лицо теперь было на расстоянии вздоха от лица незнакомца. Тот смотрел на неё с интересом и усталостью.

— Ты кто?

— Наташа… — голос вернулся к ней, но с большими потерями, когти страха разорвали его в клочья, поэтому он звучал глухо…

— Пить…

Мужчина на мгновение сжал её кисть горячей ладонью крепче, чем это было необходимо, и тут же отпустил совсем.

Она не помнила, как попала в кухню, как наливала воду в кружку, как несла её обратно. А под ногами, утробно завывая, путался страх: