Леонид Свердлов - Воля богов!

Диомед воткнул копьё в землю и обнял своего противника.

— Главк! — закричал он. — Что ж ты сразу, подлец, не сказал, что ты сын Гипполоха?! Ведь наши родители домами дружили! Твой дед Беллерофонт как-то двадцать дней у моего деда гостил. Он нам тогда подарил замечательный золотой кубок, который у меня сейчас, к сожалению, не с собой. Вот так и стоит иной раз сходить на войну, чтобы встретить друзей семьи. Жаль, что обстоятельства сейчас не позволяют, а то б сели, поговорили, пропустили б по чарочке-другой.

Они обменялись адресами и, поскольку других сувениров у них при себе не оказалось, Диомед предложил обменяться доспехами. Приятели договорились в бою обходить друг друга стороной и непременно встретиться после войны, если, конечно, останутся живы.

Только расставшись с Диомедом, Главк сообразил, что обменял уникальные золотые доспехи на обычный медный ширпотреб, по цене уступавший раз в десять. «Ох уж эти греки! — подумал он. — Не могут не облапошить!»

В это время Гектор пришёл в город. Его окружили женщины, спрашивая о мужьях, сыновьях, отцах и братьях. Он шёл, не поднимая на них взгляд, и на все вопросы отвечал: «Молитесь за нас».

Войдя во дворец, он сразу встретил там свою мать. Престарелая Гекуба бросилась ему навстречу и крепко сжала его руки.

— Что там? — сбивчиво заговорила она. — Пойди помолись. Нет, подожди, я тебе сейчас вина принесу. Подкрепи силы.

— Нет, мама, — ответил Гектор. — Нельзя мне в таком виде богам показываться. — Он действительно был с ног до головы в грязи и в крови. — И вина не надо. Это пусть греки пьяные в бой идут. Нам и без этого есть за что воевать. И сил хватает, и мужества. А ты вот пойди и собери скорее те шмотки, которые Парис с Еленой привезли из Финикии. Лучшие, ненадёванные. И отнеси их Афине в храм. Много нервов эта сучка нам сегодня потрепала. Отдай ей — от хороших шмоток никакая баба не откажется. Пусть оставит нас в покое.

Отправив мать с поручением, Гектор пошёл к Парису. В комнате брата он застал идиллическую бытовую сценку: Парис на краю кровати надраивал щит, а Елена что-то вышивала. Одно ухо у неё всё ещё было явно краснее другого.

«Лучше б я тебя мёртвым увидел, засранец!» — подумал Гектор, крепче сжимая в руке копьё.

— Не помешал? — мрачно спросил он. — Там за тебя люди погибают, если тебе это интересно. Не желаешь сходить поучаствовать?

Парис смущённо отвёл взгляд.

— Я понимаю, Гектор, твои чувства, — пробормотал он. — Но мне надо было прийти в себя. Теперь я уже успокоился. И Елена говорит, что надо идти. Ты подожди, я сейчас доспехи надену. Или иди — я тебя догоню.

— Присядь, — сказала Елена, поднимая на Гектора свои умные зелёные глаза. — Ты не представляешь, как мне стыдно и за себя, и за этого недостойного труса!

— Некогда мне рассиживаться, — резко ответил Гектор. — А насчёт стыда — ты это мужу своему расскажи. Я попрощаюсь с Андромахой. Неизвестно, увидит ли она меня ещё живым. А потом я пойду к Скейским воротам. Если я тебя, Парис, там не встречу… Честное слово, будет лучше, если я тебя там встречу.

Свою жену Андромаху он дома не застал, и служанки не знали точно, куда она пошла. Гектору ничего не оставалось, как только вернуться к войску.

Андромаха нагнала его на полпути к воротам. С ней была кормилица, державшая на руках сына Гектора, Астинакса, совсем недавно родившегося. Отец улыбнулся, молча глядя на него.

— Я смотрела на бой с башни, — сказала Андромаха. — Не увидела тебя и думала, что тебя уже нет в живых. Если ты себя не жалеешь, то хоть обо мне подумай. Ты же один у меня остался. Нет у меня больше ни отца, ни братьев — все убиты Ахиллом. И мама этого не пережила. Куда ты теперь идёшь? Останься. Разве там некому больше воевать?

— Я должен туда идти, — ответил Гектор. — Как бы я людям потом в глаза смотрел, если бы сейчас остался в городе? Конечно, я думаю о тебе. Я думаю о том, что будет с тобой после нашего поражения. Когда ты станешь невольницей какого-нибудь грека и люди скажут: «Это жена того самого Гектора». К счастью, я этого никогда не увижу.

Гектор потянулся к сыну, чтобы взять его на руки, но ребёнок заплакал, испугавшись конской гривы, свисавшей с гребня отцовского шлема. Гектор улыбнулся, снял шлем, положил его на землю и взял сына на руки.

— Не волнуйся за меня, — сказал он Андромахе. — Если не судьба мне погибнуть, то никто меня к Аиду не сможет спровадить. А если судьба, то против неё всё равно ничего не сделать. Не об этом я сейчас думаю. Сегодня я умру, завтра или лет через тридцать — что от меня останется? Только он — Астинакс. Он превзойдёт меня во всём — будет сильнее, умнее, станет великим царём. Люди забудут всё, что я сделал, но будут помнить как об отце Астинакса. Пройдут века, и люди забудут и Гектора, и Астинакса, но будут жить наши потомки, которые, возможно, совершат подвиги, какие мы сейчас и представить себе не можем. Эти герои появятся на свет благодаря мне, а значит, я прожил жизнь не напрасно. Ради этого стоит жить, и за это стоит умирать. Пусть я погибну, но через тысячу лет великий герой будущего, перечисляя своих предков, назовёт в их числе и меня. Сейчас я иду в бой для того, чтобы жил Астинакс, и если для этого надо, чтобы я погиб, это не такая уж высокая цена.