Иван Алексеев - Светлые истории

— А я переживаю. Я всегда завидовала женщинам с грудью, как у твоей жены. Им всегда было легче. А у меня до пятнадцати лет вместо груди были набухшие соски. Знал бы ты, как я страдала от этого! Я не хотела слышать никаких объяснений про воспаление легких, которым переболела два раза подряд. Мне не было до этого дела. Мне нужна была грудь. Потому что меня единственную в классе не замечали мальчишки.

Третьяков ловил себя на странном ощущении созвучности с настроением женщины. Вроде бы она говорила сейчас о сущей ерунде, которую можно было пропустить мимо ушей, причем говорила так, как будто ей все еще было пятнадцать лет, но он вслушивался, сопереживал, чувствуя затаенную в словах боль, и молча разделял ее вместе с нею.

Прощаясь, они долго целовались в машине, как молодые. Ирина старалась делать это так, как нравилось Диме. Когда у нее заболели губы, она отстранилась и спросила:

— Как мы будем встречаться? Наверное, я должна теперь к тебе бегать, но я так не хочу. Ко мне домой тебе тоже нельзя.

— Мы придумаем, — сказал Дима. — Обязательно придумаем. Если людям вместе легче дышится и интересно, что-нибудь у них обязательно образуется.

Ира с облегчением выдохнула, услышав, что мир для Димы сегодня тоже обновился, и, взъерошив его седеющие волосы подсмотренным сегодня движением материнской руки, вылезла из машины, сразу почувствовав навалившуюся на нее усталость и желание побыстрее добраться до кровати.

Она спала как убитая, проснулась в семь часов утра полная сил и побежала под душ, который не смогла принять перед сном.

Помывшись, она захотела посмотреть на себя в зеркало.

У родителей в квартире был раскладывающийся трильяж, в который она, раздевшись и слушая испуганно стучащее сердце, рассматривала себя со всех сторон, вертясь и поворачивая боковые зеркала, пытаясь понять в девятнадцать лет, за что ее полюбил Антон.

В их с Антоном квартире такое большое зеркало было без надобности. Зеркало над туалетной полочкой в ванной было самым большим, больше зеркала в прихожей, перед которым она красила губы и подводила глаза. Но в него не было видно даже живота.

Она сложила кулачки в виде фиги и, дразнясь, подставила их к груди. Потом принесла из кухни табуретку и залезла на нее, чтобы рассмотреть живот и ноги. Осмотр низа ее тоже не вдохновил. Нужно было немножко подбрить волосы и вообще заняться собой. Постричься. Покр*аситься. Обработать ногти на ногах. Снова записаться на шейпинг, чтобы хотя бы бедра и зад приобрели былую привлекательность.

Вдохновленная громадьем задач, она обдумала их еще раз, наскоро позавтракав, и перешла к уборке квартиры. Впрочем, ей можно было не убираться. Свинячить без мужиков было не кому: плита на кухне блестела, все вещи лежали на своих местах, рыбацких штанов и блесен на балконе не было, туалет и ванная были чистыми. Все же она пропылесосила ковры, тщательно протерла во всех комнатах пыль и протерла влажной тряпкой полы.

Уборка у нее заняла чуть больше часа, а не полдня, как обычно.

Переместившись на кухню, она сготовила борщ на мясном бульоне, потушила овощи и курицу, сварила компот из попадавших на даче кислых яблок и остатков вишни. Постояв перед открытым холодильником и подумав, она накрошила в глубокую прозрачную миску свежей капусты, зелени, морковку и сладкое яблоко из магазина — получился витаминный салат, который осталось заправить маслом и соком лимона.

Пообедав борщом и салатом, Ирина села на диван в зале и сложила ручки. Настало время подумать о будущем.

Однако думать о будущем не получалось. Вместо этого она вспоминала свои вчерашние подвиги, краснела и улыбалась. Она знала, что полюбила и не знала, что ей теперь делать: плакать или радоваться.

Она подумала про Диму, который, наверное, уехал купаться, потому что говорил, что не может долго сидеть дома один. Какой он был нерешительный поначалу вчера и как осмелел вечером в машине…

Стоявшие перед домом машины поразъехались, телевизор она не включала — в квартире было тихо, и в этой тишине ей казалось, что она слышит пение лесных птичек, хруст высохшего белого северного мха под ногами, гул покачивающихся на ветру сосен и шелест их высоких крон, зовущих взлететь и полетать над землей.

К ней вернулись пойманные вчера настроение безмятежности и медленное время, в которых она четко увидела, как люди убивают любовь и несут в мир ненависть, мучая свою душу и души своих близких.

Она с ужасом видела, что тоже участвовала в этом процессе массового помешательства, когда опутывала Антона паутиной долга, а в минуты собственной слабости проклинала его и даже желала ему смерти; когда ненавидела людей, оказавшихся рядом и нелюбящих ее, считая причиной своих душевных болей не себя, а их.