Иван Алексеев - Светлые истории

Привычка к пятеркам все равно давала себя знать, и все математики с физикой Игнату в итоге удалось закончить без троек. Остальные предметы у него были на «отлично».

Особенно он понравился классной руководительнице, преподававшей русский язык и литературу. В отличие от большинства одноклассников, Игнат читал многих обязательных для изучения писателей, грамотно писал, и Галине Васильевне не надо было заставлять сдерживать себя от неудовольствия, читая его изложения и сочинения.

Учительнице было за сорок, казалась она Игнату старой. И некрасивой из-за выступающих, как бородавки, родинок на круглых щеках, очков с большими стеклами, в оправе под золото и на свисающей до шеи цепочке, и карих глаз, плохо подходивших по цвету к ее белой коже, не знающей загара. И несколько странной своей горячностью и внутренней приподнятостью, которая была и в быстрых движениях ее рук, и в частых постукиваниях невысоких каблуков, и в увеличенных стеклом восторженных и хитрющих глазах. Неуспехи многих учеников на ее уроках вместе с их успехами в точных науках были в ее представлении признаком гениев, погруженных в непонятные ей миры. Подытоживая неутешительные оценки и успокаивая себя, ей нравилось думать, что в ее классе сплошь талантливые физики и математики, из которых скоро вырастут большие ученые.

Чувствуя внутреннюю потребность культурно развивать гениев, часто в конце урока Галина Васильевна оставляла время на модного в столичной тусовке Окуджаву, включая серо-голубой катушечный магнитофон дачного стиля, в резиново-пластмассовом корпусе, с большими белыми клавишами управления. Магнитофон стоял на столике у окна, перед фикусом в кадушке. Этот угол комнаты, за доской и у окна, был ее центром притяжения. Она мало сидела за столом, часто вставала, чтобы видеть глаза всех учеников, ходила у доски и по рядам. Все ее передвижения заворачивались сложными траекториями, шли через этот угол у окна и в нем же заканчивались восторженным стоянием под гитарные признания барда в любви то ли арбатским переулкам, то ли самому себе, сумевшему найти красоту в неудобном для жизни многолюдном и многошумном городе.

Попытки понять идею его песен настораживали Игната. Если бы Игнат прочитал только что вышедшие тогда исторические романы булатного барда, он бы уже нарисовал на нем червоточину и не удивлялся бы тому, что в 1993-м тот не просил милости к обманутым бунтовщикам, а наслаждался их расстрелом. Жил бы этот романтик во времена Христа, непременно кричал бы: «Распни!»

Вообще с недавних пор Прянишникова бесили талантливые шуты, остановившиеся в уровне развития на самолюбовании своими непогрешимыми мыслями. Никакой культуры они не поднимали, а только сетовали на ее упадок, благодаря которому и плавали на поверхности, зарабатывая деньги. Да еще надувались от собственного величия, готовые лопнуть, не разобравшись в извечном противостоянии цивилизаций и принимая западные ласки за искреннее признание их талантов.

Раздражение приносило пользу. Пытаясь его объяснить и зная, что все идеи давно уже сформулированы, он любил искать точные формулировки тому, что раздражало, и часто их находил.

«Не всякий Пушкин», например, в него попало точно. Без этого он бы не почитал стихи Ю. Мориц, хотя ему несколько раз это советовали. Один из товарищей, например, рассказывал, как его мама и ее седые подруги мучились над виршами для мемориальной доски хорошему человеку, пока не догадались обратиться за мыслями к Мориц.

Но слова другого, даже товарища — это только слова, надо было попасться самому. «Бард со смаком» попал Прянишникову прямо в яблочко. Пришлось читать. Почитав, он не разочаровался. Бабушка Юнна была умнее него:

Русской он признал Мориц сразу, хотя слово «безвозмездно» укололо еврейским мотивом. Заменить бы на «бесполезно». Но это была чепуха, на которую не стоило обращать внимания. Главное было в другом. Он нашел еще одного человека, который высоко держал планку…