Иван Алексеев - Светлые истории

Потом Прянишников подумал, что для любви все-таки нужно увидеть встречное движение, хоть самое слабое. Абстрактно полюбить того же Толю или сходящих с ума малороссов у него получается плохо.

Это рассуждать о любви хорошо. Сделать как? — вот в чем вопрос. И еще многое, что проповедует Внутренний предиктор, объяв чуть не все науки, — как сделать?

Да и не во всем они правы, эти анонимные умники. Вот в естественных разделах, например, доверились квазинауке, уверовав в торсионные поля и магию воды. И этот их отталкивающий тяжеловесный слог текстов и лекционный стиль изложения любого материала с привлечением одних и тех же готовых и тасующихся в зависимости от темы кусков навязываемого «мировоззренческого стандарта», неизбежно приобретающего черты штампа…

В круге единой терминологии и определений — не концепции уже, а теории жизни, Пряничников уставал не меньше, чем от неподъемных мыслей о смысле земного бытия. Поэтому в «Мертвой воде» 8 8 Теория устойчивого общественного развития, предложенная Внутренним предиктором СССР он искал и ценил больше воду живую: анализ русского слова, поиск скрытых смыслов, приобщение к Пушкину, рассказы о поворотных событиях жизни — все те отступления от главной темы, в которых сквозь маску пережитого прорывалось сохраненное в первозданной чистоте детское любопытство и юношеское стремление узнать, которые только и дают человеку возможность состояться.

Но несмотря на все свои сомнения и поднимающееся раздражение от умничающих стариков, перед тем, как впасть от этого в непременную тоску, Прянишников все-таки успевал порадоваться тому, что они есть — светлые головы в погруженном во мглу обществе. Они есть, и они светят. А значит, непременно появятся и другие огоньки, и возникнет незримая связь между ними, и воссияет, наконец, свет, который даже незрячим поможет увидеть прямой путь промысла.

Голова Прянишникова совсем склонилась набок, готовясь задремать, но тут поезд медленно, из последних сил, подтянулся к станции, и, передернувшись напоследок всеми своими вагонами и противно проскрежетав колесами, замер у перрона.

Это была большая остановка, где менялась локомотивная бригада, состав заправляли водой, и вдоль него проходили рабочие, проверяющие техническую исправность тележек. На всех таких станциях Прянишников выходил и бродил вдоль вагонов, разминая ноги.

«Сыночки, купите яблочки!» — метрах в пятидесяти от перрона, за железным забором, отделяющим территорию станции от привокзальной площади, почти прильнув к заборным трубам, высоко поднимала красное маломерное ведерко пожилая женщина в видавшем виды шерстяном платье и темном цветастом платке.

Вся станция была перекрыта заборами, ограждениями и турникетами на вход и выход. Попавший за решетку местный озабоченный народ вместе с пассажирской братией, одетой кто во что горазд, дрейфовал мимо киосков, павильонов и прилавков лицензированных продавцов, торгующих втридорога, и здания вокзала, одна из дверей которого вела в супермаркет, немного сбивающий перронные барыши. Стесненное у путей пространство было относительно свободным только в небольшом внутреннем сквере вокзала, где настроение продать хоть что-нибудь оживлял памятник местному подвижнику. Когда-то он был обласкан советской властью за призыв не ждать милостей от природы — теперь вот тоже оказался за решеткой.

Почему-то Прянишникову вспомнился Генка Курепин, которого он пару недель назад, направляясь на юг, увидел на одной из московских станций. Поезд почти плыл вдоль перрона, так что у Прянишникова было достаточно времени разглядеть пожилого мужчину с высоко поднятой головой и прыгающей походкой, тянущего за собой сумку на колесиках. Знакомые жесткие вихры, разлетающиеся во все стороны, большие мясистые уши с торчащими из них седыми волосинками, открытый лоб, упрямство во взгляде, узких ноздрях, бритом подбородке — вылитый Курепин.

Прянишников уверил себя, что это Генка еще потому, что лет двадцать назад, когда часто ездил на электричках, собирая отзывы на свою диссертацию, среди вышедшей на той же станции толпы выделил и хорошо рассмотрел пару, которая вела себя как зять и теща. Прянишников ни секунды не сомневался, что это Генка с тещей, из чего следовало, что хитрый Курепин пристроился где-то в Москве или поблизости, но, благодаря опустившим страну демократам, ничего не приобрел и мыкается, как все.