Игорь Смирнов - Записки падающего

В общем-то, вся моя недолгая предыдущая жизнь сложилась так, что к подобным книгам я просто не привык. Да подобных я не встречал вовсе! Мне даже в голову не приходило, что такие книги кто-нибудь может писать, — настолько это было для меня ново. Читал я и Гоголя (по программе), всякую чертовщину, очень давно; читал и Грина — все эти сладенькие истории с тошнотворными именами героев и названиями городов; читал и фантастику, научную фантастику, от Ефремова со Стругацкими до их верных подражателей, — и тоже уже был сыт по горло всей этой умничающей чепухой. А здесь было не то, совсем не то. Может быть, как раз такую книгу я уже давно ждал — хоть и сам не догадывался. Может быть, давно уже я подозревал, что жизнь именно такая, как она показана здесь. Обычная жизнь, с рок-музыкой и… проблемами секса; жестокая, горькая жизнь; здесь иногда неожиданно везло, а иногда — наоборот, жутко не везло. Жизнь полная чудес — и чудеса были ей подстать, удивительные, жестокие; несказочные, нефантастические; я-то сразу поверил, что бывают такие чудеса, должны быть.

И я их уже пережил, ведь всё это случилось со мной; это я пролежал в коме несколько лет, а потом очнулся — уже экстрасенсом. И это я глядел теперь на людей и видел их внутреннюю суть. Это очень грустно было — глядеть на мир и всё понимать в нём.

А с романом я теперь не расставался. Перечитывал наиболее будоражащие места. С первого раза знал их практически наизусть, лучше всяких стихов (стихи всегда только и одолевал голой зубрёжкой, — долбишь, долбишь и долбишь, как попугай, пока не затвердишь), и всё равно повторял. И, конечно же, кинулся везде разыскивать, что ещё есть из Кинга, — теперь мне был нужен только Кинг, только с ним одним я был во всём согласен… — но, как я говорил, даже рассказики у него лишь потом пошли. И, хоть и был я довольно-таки привередлив и горд, а пришлось мне довольствоваться разными заменителями. То есть, я пробовал найти хотя бы что-нибудь похожее у других. Но ловился-то в основном на самые что ни на есть вторичные и косвенные признаки, и это была не вина моя, а беда… Что называется, попадал пальцем в небо: на Ладлэма клюнул, например, только потому, что… он тоже американец и… и роман его тоже напечатала «Иностранка»! Ну, были ещё и другие проколы и приколы… Лишь один раз дал осечку этот дурацкий общий закон. Вежинов Павел, болгарский писатель, оказался Кингу сродни, тоже писал «паранормальную» прозу. Но книг Вежинова я в общем-то специально не искал, да не искал вообще, хотя имя его в предисловии к всё той же «Мёртвой зоне» упоминалось. Просто опять мне совершенно случайно повезло, как и с самим Кингом, — зашёл в магазин, а книжка там лежит. Удача в самом что ни на есть голом виде. Вот только случилась она год спустя… ещё год спустя после начала всех этих моих поисков, гигантский, чудовищный в моём тогдашнем возрасте срок. Одна за всё время.

А Кинг будто промелькнул и куда-то сгинул, как комета, как метеор (любят наши критики говорить), не было как не было. Тогда мало кто вообще даже слыхал о нём. И мне самому он начал казаться каким-то сном… Хотя поначалу своим знанием о нём я просто гордился.

А потом всё резко переменилось. Настал момент, когда книжки его наконец-то запестрели суперобложками буквально на всех углах. И к тому времени я разбирался в нём уже неплохо. Он был болтун. Даровитый выдумщик страшилок. Спец по общепонятному — отличный знаток всех этих безотказных там, у них в Штатах, сюжетных ходов и популярных психопатологий. Творец разных недоумков — чтоб с читателем играть в поддавки. А вся его многозначительность, беспощадность , человечность — всё это оказалось книжным, напускным.

Но только надо было здорово-здорово поумнеть, чтобы до этого дойти. Шишек себе набить. И… в общем, я уже забежал вперёд. Начинал-то, вроде бы, с романа. Так вот, прежде всего, ещё ничегошеньки я не искал в то время, когда только нашёл тот роман . Целую зиму вообще не читал книг — потому что не нуждался. Хватало и одной. Отравляло чуть-чуть моё счастье только — почему «журнальный вариант»? — что ли нельзя было дать полный? А впрочем, всё равно автора я называл про себя любовно С.К.; а ещё — слушал группу «Квин», почему-то считая их многоголосье продолжением той же темы, только в музыке; удивлялся тому, как здорово мне повезло, что я одновременно к ним пришёл — к этой музыке и к этой книге… И это было как раз время бабушкиной болезни. И движения её к смерти.

Потом, не так уж и много поздней, я взялся было перечитать этот «эпохальный» для меня роман. Не очень даже скрывал, что хочу заново пережить потрясенье, и — ничего не вышло у меня… Злоключения героя били на жалость, на чувствительность, а я-то был уже немного другой, а я-то уже немного поумнел. И потом, я чересчур хорошо помнил сюжет. Отдельные эпизоды знал близко к тексту, — первый восторг даром не прошёл, — и предвосхищать их и повторять было муторно (будто к какой-то контрольной готовился — матерьял закреплял) … И только одно открытие нечаянно получилось, попутное, побочное. Выскочило, как джин из бутылки, огромное, и как бы распростёрлось предо мной. Время. Я разглядел его между строчек; время, когда я зачитывался этой самой «Мёртвой зоной», да просто жил (почти каламбур!): все эти рано начинавшиеся зимние вечера (темнело уже в четвёртом часу); на столе яркий свет лампы и густой, но уютный мрак вокруг; нечастые походы к бабушке в больницу, с непременным возвращением потом к этой лампе и столу… Родители навещали бабушку не один раз в неделю, а я участие гораздо реже принимал. Помню такой случай; собрались однажды в больницу, бабушку проведать. Хотели взять и меня, да потом оставили дома. Будто бы у меня был уж больно несмелый вид. Отец решил, что я чего-то боюсь — больничной обстановки, бабушкиной переменившейся, жалкой наружности… чёрт знает чего. А на самом деле ничего я не боялся, мне просто не хотелось идти. Просто хотелось побездельничать, может быть, «Иностранку» с заветным романом в очередной раз перелистать — ведь была суббота.