Игорь Смирнов - Записки падающего

Ну а ты-то, ты лично, — в каком ключе раскрыл эту же самую тему? — вдруг стукнуло меня. Тоже поклоны бил, налево и направо умилялся или как? Сочинения-то всем, наверно, задавали одинаковые!

И ничегошеньки почему-то я не мог вспомнить — не память, а прямо какая-то чёрная дыра. Если б жива была моя соответствующая тетрадка, если б на «Имя розы» её не променял…

И я выволок очередной ящик и, как золотоискатель — сито, начал его трясти, искал Карнеги или ещё что… И следом ещё один — последний.

Но безрезультатно. Не подтвердилась моя светлая догадка, смелая моя мысль. А впереди был так называемый шкаф родителей и, кроме того, — кладовка. О, кладовка, кладезь всяческого хламья! (Вот с чего надо было начинать!..) Однако груды моей детской ещё дребедени, полуразрушенные башни книг на полу взывали ко мне — всё-таки надо было сперва прибраться. Наконец-то родичи выдрессировали меня. Это когда-то было — хоть кол теши на голове: «Марк, когда у тебя кончится этот бардак! Когда у тебя будет порядок!» А теперь я сам ставил его превыше всего, я был дисциплинированным.

И я водворил всё назад — кидал, как придётся, в ящики стола все эти недобитые часы и транспортиры; а в шкаф старался возвращать книжки на их прежние места, где привык видеть, — получилось недурно — уютно, симпатично — так же примерно, как до всей этой революции.

Этим-то вечер, собственно, и закончился. Или же я ещё что-нибудь вытворял? Трудно сказать. Вот память, память… Хотя, может, дело-то и не в памяти.

А чем я занимался в остальные дни? Ещё более глухая головоломка. Ведь в понедельник-то у меня ещё была хоть какая-то задача, какая-то цель, что-то там я искал, передвигал, ронял, вытаскивал, строил… А потом… а потом уже просто валилось всё из рук, за что бы ни брался. И вот ведь какое было ощущение — что виновата в этом проклятая Сашкина тетрадь. Не попадись она мне… Между прочим, её-то я почему-то оставил на столе, в ящик не засунул. Ну, на всякий случай, что ли. И листал потом. Да только ничего такого особенного больше не вычитал. В том числе и в My flat — уж фитюльку-то эту я, как шараду, разгадывал вдоль и поперёк. Только там не над чем было ломать голову. Школярское сочинение, действительно flat — совершенно плоская штука 8 8 flat (англ.) — плоскость, плоская поверхность; плоский , ещё и с ошибками. В общем, дьявольщина, мистика какая-то. А неделя-то между тем пошла наперекосяк, да…

Давно не выдавалось такого невезенья. Ну, ясно же, не хочешь и не можешь ничего делать — ложись спать пораньше. Чтоб этот день, незадачливый, поскорее закончить и начать новый, совсем другой. Так ведь и тут полный облом. Ложиться-то я, конечно, ложился… только спать тоже совсем не мог. Не мог и не хотел! Крутился, наматывал обороты, чуть не до двух часов. Парадокс! Утром едва-едва отрывал себя от постели, как ещё вообще слышал звонок! Будто заново воскресал — но с каким недоуменьем… А на работе весь день искал места прикорнуть. В надежде на вечер. А вечером…

Вот так я неделю провёл.

…Эту неделю я провёл очень хорошо…

Примерно так я матери и сказал. Нормально.

А потом в коридоре зачмокал открываемый замок, с коротким рявканьем отворилась тесно притёртая дверь, — вернулся отец, гремя башмачищами. И мы сели ужинать. И я узнал про Лиду…

Новость эта, как бы это сказать… она ещё раз ткнула меня носом, ткнула в моё сегодняшнее враньё. Как будто я ещё о чём-нибудь мог думать! А про Лиду я моментально забыл, тут же, про все её подвиги и паденья.

Мы сидели втроём, чай пили. Он был такой горячущий, что я решил переждать, остановиться, не понимал, как это можно выдерживать? — хотя, вроде бы, как раз такой и люблю. А родичи, ничего, пили. Мать прихлёбывала сосредоточенно из блюдца, отец с шипением — тоже ожигался — упорно тянул прямо из бокала. А я поверх своего, дымящегося, воровато посматривал на них… У обоих лица были набрякшие, усталые.

Как у ломовых лошадей, вдруг подумал я. Вот тоже, пришло ещё сравнение! Ничего лошадиного в нашей породе вообще-то нет. В том смысле, что все мы круглолицы, ну, я, правда, годами ещё не вышел, а родичи — так те даже чересчур. Но суть-то не в этом… А просто мне жутко стало. Что я наделал-то!.. Но всё можно ещё исправить. Я дам им шанс — ведь не зверь же я…

Пусть вспомнят, что завтра за день. Вспомнят — и мой аврал отменяется. Липовый аврал. Утром же позвоню. Чтоб дождались меня. Поедем вместе.

А не вспомнят… Что ж, останется всё как есть.

Вот так. Толковое условие. Соблюдён, так сказать, баланс… и волки, и овцы, лёд и пламень, и лань и лошадь Пржевальского…