Кира Витальева - Когда же я начну быть скромной?..

— Мы будем вместе жить?

— Ну, когда поженимся…

— А зачем?

— Но ведь тебе будет трудно одной заботиться о малыше, — растерялся я. — Я должен…

— Ты мне ничего не должен. Как и я тебе. Но давай попробуем. Мне удобней жить с моими родителями.

Она просто озвучивала возможные альтернативы, а я выбирал ту, которую сам считал правильной.

«Ты можешь пить, сколько хочешь, но тогда ночуй у матери». И мои возлияния стали эпизодическими.

Только один раз, когда Диме было четыре года, она почти не оставила мне выбора.

— У нас с Димой своя налаженная жизнь. Не нравится — уходи.

И я ушёл.

* * *

День просто замечательный. Тепло, но не жарко. Солнце светит, сосны шумят, облака лениво болтаются в голубеющем небе. Иринка занята, — у неё день закрытия смены. А мы с Димой наслаждаемся бездельем.

От души выспавшись, мы завтракаем и идём в лес. Димыч ищет и поглощает чернику, бегает, прыгает, словом ведёт осмысленную жизнь трёхлетнего человека с чёрным от ягод языком.

А я смотрю на него, и мне не скучно. Я наслаждаюсь каждым его жестом, всеми эмоциями, фонтаном бьющими из глаз. Я счастлив как никогда. У меня есть сын, я его почти вырастил: он ходит, говорит, хитрит, чувствует. Он живёт!

— Отгадай, чего я хочу? — спрашиваю я у Димки.

— Ты хочешь кушать! — кричит он, бегая между тремя соснами.

— Как ты отгадал?! — изумляюсь я.

Кудрявый малыш останавливается и неподдельно удивляется:

— Папа! Мы с тобой так похожи! А я хочу кушать.

Я подхватываю его на руки, прижимаю к себе и целую в правое ушко, которое отличается от моего формой и посадкой.

Я сажаю сына на плечи, и мы шествуем в столовую, где уже встречаем Ирину. Втроём обедаем и решаем на лодке перебраться на другой берег, где песок и вода чище.

Ирина сидит на песке, блаженно бездельничая. У неё был суматошный день. Мы с Димкой бегаем по мелководью, шлёпаемся. Брызги разлетаются в радиусе трёх метров. Сынуля заливисто хохочет, запрокидывая кудрявую головёнку.

Через час, устав от воды и шалости, Димыч валяется рядом с мамой, а я плаваю вдоль берега и наблюдаю за ними. Пришла пора «разговоров о главном».

Пока я живу с ними, наши родительские обязанности чётко распределены: шумные игрища, баловство и дурачества — моё, задушевные разговоры об основах мироздания — прерогатива Ирины.

* * *

В принципе, мне нравятся жизненные позиции жены. Они значительно облегчают жизнь. Но не все, в том числе и я, могут придерживаться их постоянно. Кому-то мешает воспитание (да как можно!), другим — осторожность (кабы чего не вышло), третьим житейская инерция (я всегда думал по-другому, выходит я дурак?), ну и так далее…

Иринка не боялась ни осуждения, ни пересудов, ни негативных оценок. Она знала себе цену видимо ещё с момента своего рождения. Поэтому делала только то, что было ей удобно.

В седьмом классе она отказалась вступать в комсомол, понимая, что вся общественная работа в классе ляжет на её плечи.

— А у меня была пора загула! Я хотела много свободного времени! — объясняла она мне, комсомольцу с десятилетним стажем.

— И тебя не выгнали из школы?! — ужасался я.

— У меня хватило ума сформулировать адекватную причину, — просто отвечала моя жена-анархистка.

— Какая отмазка может здесь помочь? — недоумевал я.

— «Я недостаточно зрелая для такого судьбоносного решения» — чем плохо? — наивно поинтересовалась Ирина.

— Офигеть! — только и мог произнести я.

Ей было удобно хорошо учиться и не конфликтовать с учителями, поэтому она была на хорошем счету. Видимо ещё и это спасло её от «комсомольского остракизма». Она хотела поступать на юридический, поэтому в девятом классе ей стало удобно вступить в «этот комсомол», тем более что к тому времени практически все одноклассники уже были в рядах коммунистической молодёжи и разобрали важные и неважные должностные портфели.

Получив корочки, в которых было записано, что она является членом ВЛКСМ, Ирина ни на йоту не изменила своей жизни — легко осваивала математику, продолжала не понимать физику, иногда учила историю. В свободное от школы время занималась, чем хотела: читала детективы, математическую и юридическую литературу, писала наивные стихи, дозировано вела личную жизнь.

В педагогическом вузе ей было удобно сдавать экзамены на «отлично», усилий она к этому прилагала минимальные, только к гуманитарным предметам. Математику она щёлкала как белка семечки. В результате она получила красный диплом и осталась в городе, а не поехала отрабатывать в деревню. А после первого рабочего года она решила, что ей нужен ребёнок («хватит гулять, уже 22!»).