Евгений Мороков - Мыс Плака

Время — это единственное ограничение, что у нас есть. Всё остальное ничего не могло с нами поделать. Мы считали часы и минуты до закрытия, мы считали часы на сон, мы считали часы на день, на лето, на жизнь. Правда, на жизнь у нас не было точных чисел. После двадцати лет все планы вылетели из головы. Я бежал из дома, из университета, из столицы, а потом возвращался. Гнался за эмоциями и потерял себя.

В детстве мы любили мир, удивляясь каждой мелочи, радовались проведённому времени друг с другом, говорили о парящих птицах в облачном небе, о плавающих рыбах в неизведанных океанах, о цветах в заброшенном саду. Каждый раз мы придумывали новые игры и смеялись громко, честно. Став подростками, мы начали обсуждать одежду, родительские деньги, физическую силу и девчонок. В университете появились машины, клубы, девчонки и деньги, деньги, деньги. Это вечное «Кто ты?» и «Что у тебя есть?» затуманило людям глаза, лишив их той самой детской радости, но отдав им призрачное превосходство. А я так скучаю по запаху тюльпанов на кухне, которые мы воровали для мам в соседском саду. Скучаю по ящерицам в поле, по военным базам на деревьях и по нашей настоящей, искренней и чистой улыбке, где нет следов морщин от боли в сердце, жёлтых зубов от тлеющих сигарет, потухших глаз от бессмысленной работы.

Вечером ко мне пришли две женщины лет под шестьдесят. Они накинули на себя вечерние платья и нарумянили лица, словно захудалые актёры в скромных театрах. Несколько минут рассматривали меню, что-то бурно обсуждали, а потом сделали зеркальный заказ: две колы, барабульки и фри. Я принёс им две банки колы и стаканы.

— Молодой человек, а можно трубочку? — сказала перекрашенная брюнетка с голубыми, теряющими цвет глазами.

— Да, конечно. — Ненавижу заворачивать трубочку в салфетку.

— А можно ещё одну? — добавила она, когда я вернулся.

— Хорошо. — Снова салфетка.

Картошка фри и барабульки были поставлены на стол через десять минут. Ещё пятнадцать минут дамы обсуждали глупую и ленивую молодёжь, которая работает в «этих ужасных заведениях и не следит за собой и своей жизнью». После этого настало время перекусить. Рука поднята — я подхожу.

— Молодой человек, — по слогам говорит всё та же брюнетка, — картошка холодная.

— Такое случается, когда она остывает. — Она начинала меня нервировать.

— Нет, вы принесли нам холодную. Мы не будем ЭТО есть! — Скрестила руки на груди, приподняла подбородок так, что кожа под нижней губой натянулась чересчур сильно, стала походить на прозрачный скотч.

— Не будете? — Я взял пару картошин, макнул их в кетчуп и проглотил. — Ну, как хотите. Сейчас поменяю вам.

— Будьте так любезны. — Презрение было на её губах, сжатых в форме анального кольца.

— Пару минут. — Я прожевал, взял тарелки, проглотил, пошёл на кухню.

Когда они уходили, то открыли рты, выставляя свои зубы, думаю, они хотели, чтобы я их пересчитал. Поднялись по лестнице, попрощались: «Спасибо большое, до свидания… Мы там оставили, ага. До свидания». Они там оставили двадцать рублей мелочью, они там оставили.

Девчонки взяли вино в магазине, Натаха приготовила ужин, Лена с Арчи поужинали первые, пока я находился в зале. Столиков было немного, но кто-то должен был следить за людьми, искать их взгляд, в случае если потребуется утолить их прихоть. Несколько грязных тарелок отправились к Наде в офис, где рабочим столом служила раковина. Сама же Надя попивала кофе, уткнувшись в телефон, бормоча себе что-то под нос.

Я взял ужин, закинул его в контейнеры, открыл вино, затем пошёл на пирс, где сидела Лиза. Два пледа постелены на остывшем бетоне, одна девушка, и бескрайнее море позади неё. Мы пили с бутылки, большими глотками, терпкое красное вино, закусывая его жареной рыбой, рисом и свежими помидорами.

— А я ещё думала, приезжать сюда или нет. — Она смотрела на волны, а я смотрел на её курчавые волосы, вдыхая аромат сладкой осени.

— Я каждый год думаю, приезжать сюда или нет. — Я коснулся пальцами волос, затем опустил руку на шею. Человеческое тепло — самая нежная вещь на земле.

— Почему ты не останешься здесь? — Она взяла мою руку в свои ладони. — Мы можем вместе остаться. Ты знаешь, я очень люблю Крым.

— Я не смогу здесь жить.

— Но это твой дом.

— Я знаю, но остаться здесь значит сдаться. Мне надо понять, чего я хочу от жизни.

— Что за глупости? Почему нельзя просто жить? — Она крепко сжала мою руку. — Вот сейчас, прямо сейчас ты живёшь! Мы живём. Разве есть что-то лучше того, что есть сейчас?