Халлдор Лакснесс - Рыбаки уходят в море… Исландская новелла

— Ты еще долго здесь пробудешь? — В ее голосе мне послышалось некоторое волнение.

— Пока не знаю. Еще не решил, может, до середины осени, а может, и до зимы. — Я сказал так нарочно, понимаешь, мне хотелось проверить, до какой степени это ее волнует.

— А куда ты потом уедешь? — продолжала она. В душе я ликовал: стало быть, все идет как надо. Суп и вареная баранина совершенно меня опьянили.

— Думаю, сперва съезжу домой, а потом, очень скоро, вернусь обратно, ведь у меня здесь осталось еще много работы, — ответил я.

Отъезды, прощания, разлука обыкновенно рождают в душе печаль и умиротворение, даже если вы отпускаете от себя всего лишь наемную работницу по окончании летнего сезона или продаете овцу или лошадь, годную разве что на убой. В такие моменты людям кажется, будто они на миг приобщились к вечности. Однако к Дудде это никакого касательства не имело. Нет, она только еще больше притихла и стала еще больше похожа на королеву.

Я проводил ее до дому. Ни в доме, ни возле дома не видно было ни души. Я стоял по эту сторону порога, она — по ту. Рука у нее была плотная, мягкая. Обычно она пожимала мою руку один раз и затем высвобождала свою осторожно и вежливо, словно боялась обидеть. На сей раз я задержал ее руку в своей подольше. Я чувствовал, что сердце у меня в груди прыгает, будто хочет выскочить. Когда она попыталась высвободить руку — правда, медленнее, чем всегда, но это уже ее дело, — я крепко сжал ее ладонь и притянул девушку к себе. Конечно, она не могла видеть в темноте, каким огнем горели мои глаза.

— Нет, — сказала она. — Не надо.

Я не заметил, что разделявшая нас дверь была уже наполовину прикрыта, и, когда я потянул ее за руку, вместе с пей подалась и дверь.

— Дудда, — сказал я. Одно слово, но я постарался вложить в него всю свою любовную тоску и преданность, после чего отпустил ее руку. Освободившись, она снова приоткрыла дверь, точно в знак признательности за то, что я не повел себя как разъяренный зверь, произнесла: «Спокойной ночи», и дверь захлопнулась.

Не знаю, пользуешься ли ты душем, Тоуроддур, и случалось ли тебе вместо спокойной, равномерно теплой струи внезапно ощутить на своем теле ледяные капли. Или, если у тебя достаточно богатое воображение, представь, что ты собака, которую окатили ушатом воды, и ты поймешь мое тогдашнее состояние. Не скажу тебе, положил ли я брюки и рубашку на обычное место, но в ту ночь я решил: хватит, с меня довольно. Самым разумным было бы собрать манатки и смыться отсюда.

Но ночь творит чудеса, исцеляет раны и сглаживает обиды. Если бы не ночь, в мире наверняка было бы вдвое больше самоубийц, и я оказался бы в их числе. Утром человек возрождается, воскресает из мертвых. Небо ясное и голубое, и, вдыхая прохладный утренний воздух, человек ощущает приток новых жизненных сил.

Конечно, уже на следующий день я, как мог, развлекал Дудду и ее подругу Аусту. И когда я обнял за плечи Аусту, а это мог сделать каждый, я обнял и Дудду — вот так мы и ходили, обнявшись. Но сам понимаешь, все мои чувства были сосредоточены лишь в одной руке. Тела, которое было с другой стороны, я не ощущал вовсе, хотя это тоже было девичье тело. Когда вечером мы поднимались на холм, где жила Дудда, Ауста обронила на дороге цепочку от часов. Она уверяла, что цепочка золотая, а я утверждал, что из меди. Ауста страшно рассердилась и оттолкнула меня.

Я взял обеих девушек под руки, опустился на обочину дороги и потянул их за собой, говоря, что лучше всего дождаться рассвета. Они стали вырываться. Ты ведь знаешь, каково бороться с женщинами. Сплошной визг и шелест юбок. Прямо как сражение с ветряными мельницами. И вместе с тем — что может быть притягательнее! Увертывания и прикосновения-неприкосновения. Словно противоположно заряженные пластинки дверного колокольчика — соедини их, и раздастся звонок.

Только в раю Адам пробыл недолго. В свете лупы мы увидели широкоплечего мужчину, направлявшегося в нашу сторону. Вначале я не придал этому значения. Какое мне дело до полуночников, пусть себе бродят, где хотят. Но мои девушки отнеслись к его появлению не столь безразлично. Не успел я оглянуться, как Дудду точно ветром сдуло, она уже спешила навстречу незнакомцу. Они остановились поодаль и о чем-то разговаривали. Недоумевая, я переводил глаза с моего сокровища на Аусту. Ты же знаешь, как может растеряться человек, застигнутый врасплох, ну, скажем, известием о том, что земля перестала вращаться. Ауста наклонилась к моему уху и прошептала: