Бьянка Мараис - Пой, даже если не знаешь слов

– Либераче? Нет, с чего ты взяла?

– Потому что Эдит говорит, что твой дом выглядит как сцена из влажных снов Либераче.

Виктор поперхнулся шампанским.

– Прошу прощения, – извинился он, промокая подбородок.

– Что такое “влажный сон”? – не унималась я.

– Э-э… ну… А ты сама как думаешь?

– Это когда ты спишь и видишь сны, а кто-то льет на тебя воду?

– Вот ты сама и догадалась.

– О-о, какая у тебя елка! – Я только теперь заметила елку в столовой и вскочила, чтобы рассмотреть это чудо получше.

Ничего подобного я еще не видела. Елка была высокой, но не особо раскидистой, на каждой черной, перекрученной и завитой ветке из кованого металла гнездилось множество стеклянных подсвечников, изготовленных в форме звезды, в них мерцало пламя маленьких свечек, и светильники казались падающими звездами, сгорающими изнутри.

– Предполагается, что это авангард, – заметил Виктор. – Не уверен, что мне нравится. Надеюсь, со временем она станет мне милее.

Это дерево не имело ничего общего с традиционной рождественской елкой, которую обычно наряжали родители, но мне вспомнились ритуалы, которым мы следовали каждый праздник, сколько я себя помнила. Искусственную канадскую ель следовало выволочь из хранилища в гараже; потом начинались судорожные поиски металлической крестовины, пока кто-нибудь не вспоминал, что она сломалась года два назад. Тогда отец отыскивал пустой цветочный горшок, оборачивал его рождественской бумагой и насыпал в горшок земли из сада, после чего елку втыкали в горшок и ставили в углу большой комнаты.

Распутывание электрической гирлянды всегда бывало наиболее взрывоопасным моментом процесса, и если он проходил не как надо, то дальнейшее украшение елки откладывалось на день или два, пока мы не остывали настолько, чтобы продолжить.

– Что за черт? – вопрошал отец каждый декабрь, борясь с узлами. – Кто ее убирал в прошлом году?

– Ты и убирал, Кит, – всегда отвечала мать.

– Быть такого не может. Я бы убедился, что провода свернуты как следует. Это же какое-то, мать его, гнездище.

Если гирлянду удавалось распутать так, чтобы не разбить при этом с десяток лампочек, и если отцу не приходилось резать ее и потом соединять провода заново, мы накручивали ее на елку и переходили к следующей стадии – навешиванию мишуры. Обычно это бывала моя вторая любимая часть процесса, мне нравилась шелковистость блестящих нитей, но они таили в себе не меньше напряжения, чем лампочки.

– А где все остальное? – спросил как-то отец, держа в руках два паршивеньких “дождика”.

– Больше нет, – ответила я, заглянув в мешок.

– Что значит “больше нет”? У нас должно быть не меньше десятка этих веников. Где серебряные и золотые?

Я не решилась сказать, что взяла мишуру без разрешения, чтобы украсить костюм ангела в рождественском утреннике, а потом накромсала на блестки для рождественских открыток, которые мы делали в классе. Я просто пожала плечами, отец почесал голову и пробормотал, что чешуйницы – сущее наказание. В тот год новогодней елке основательно не хватало шика.

Елочные украшения всегда являлись на сцену предпоследними; развешивать их следовало в строго определенном порядке.

– Сначала шары, – говорила мать. – Золотые, потом серебряные, потом красные и зеленые.

Я лезла за золотым санта-клаусом, но мать отталкивала мои руки.

– Сейчас – шары. Потом звезды. Потом карамельные трости. Потом ангелы. В самом конце – санта-клаусы.

Спорить с ней было бесполезно, и горе тому, кто повесил бы слишком много одинаковых украшений в одном месте или оставил пустым другое. Наконец, когда все было размещено в точном соответствии с предписаниями, наставал черед огромной звезды. Отец поднимал меня вверх, подхватив под мышки, и я насаживала ее прямо на верхушку елки.

– Молодчина, Конопатик! А теперь будем надеяться, что слухи о том, что Санта-Клауса арестовали за кражу в магазине, оказались ложными!

В нынешнем декабре я ничего этого не делала. Эдит не ставила елку, а ее единственной уступкой стали красные и зеленые ликеры и разноцветные рюмочки.

– Ты очень скучаешь по ним, да? – тихо спросил Виктор.

Я кивнула, потому что не могла сказать вслух.

Виктор вздохнул, а потом заговорил фальшивым праздничным голосом:

– Ну… а что принес тебе Санта-Клаус?

– Санты не существует, Виктор, но Эдит подарила мне одежду и пластинки, а Бьюти – вот это. Красиво, правда?

Я подошла к Виктору, открыла крошечную застежку на медальоне-сердечке и показала черно-белые фотографии внутри: папино лицо слева, мамино – справа.