Бьянка Мараис - Пой, даже если не знаешь слов

Покойся с миром, дитя мое. Отправляйся к Богу.

С этого момента я передвигаюсь от одного тела к другому. Некоторые дети еще живы, они или тяжело ранены, или слишком напуганы, чтобы встать. Они цепляются за мои руки, просят позвать маму. Я говорю им, что мама скоро придет, что мама любит их. Я произношу обещания, которые они хотят услышать, – мне хотелось бы, чтобы и Номса услышала подобное, – и стираю кровь, грязь и слезы с их лиц. Я спрашиваю имена, я становлюсь свидетельницей.

Занеле . Двенадцать лет. Кровь сочится из уха.

Гуднесс . Ее губы дрожат, ее слезы жгут мою кожу, но она еще может улыбаться.

Кайдбоун . Пятнадцать лет. Губы блестят от вазелина.

Джабу . Четырнадцать лет. Он – старший в доме после того, как отца завалило в шахте.

Фумани . Спрашивает, не ангел ли я.

Сандека . Спрашивает, не видела ли я ее младшую сестру.

Сифо . Никогда не видел своего отца.

Кляйнбой . Говорит, что опоздал в школу.

16 июня 1976 года

Боксбург, Йоханнесбург, Южная Африка

Я неистово крутила педали, отчаянно сражаясь за первое место. Я знала, что мой велосипед – лучший во всем районе; ни одна пара колес не сравнится с моим красным, карамельного блеска “роли-чоппером” с удлиненным сиденьем и квадратно изогнутым рулем. Мне надо только доказать, что я достойна ездить на этой машине.

Соперники шли со мной вровень, мы приближались к финишной черте. Чтобы победить, мне предстояло выложиться по полной. Я уже устала – маршрут предполагал два круга вокруг района, – но отказывалась признать себя побежденной. Второго призера не было – только первый проигравший. Я что есть сил вращала педали, ноги крутитись словно сами по себе, как крылья мельницы. Я набирала скорость, разноцветные ленточки, приделанные к ручкам, развевались на ветру, и запах разогретой резины струился вверх, приветствуя меня.

Возле почты я на волосок обошла своего ближайшего соперника, и толпа болельщиков взревела от восторга. В честь победы я отколола торжествующий проезд, встав на заднем колесе, и едва не вылетела из седла из-за камешка, попавшего под шину. Когда двадцатидюймовое колесо чуть не выскользнуло из-под меня и велосипед встал на дыбы, как испуганная лошадь, я от неожиданности забыла про фантазии. Толпы и соперники исчезли, а я медленно покатила домой в одиночестве.

Вокруг меня, кружась, словно высушенный снег, опускались хлопья пепла. Я поняла, что запах, который я приняла за запах жженой резины, на самом деле был вонью горевшего вельда . Этот запах обычен зимой, когда открытые пространства, окружавшие наш пригород, высыхали без дождей и окурок, брошенный из окна машины, мог в несколько секунд запалить сухую траву. Иногда я тревожилась, что наши дома – и наша привычная жизнь – задымятся, если пожар подберется слишком близко, но отец уверял, что пожарные машины зальют огонь задолго до того, как он сможет приблизиться к нам. Пожарная служба иногда сама устраивала контролируемые пожары.

Было около шести вечера, когда я поставила “чоппер” в гараж и направилась на кухню, где Мэйбл за глажкой слушала свою “историю”. В том году ЮАР сняла наконец запрет на телевидение, но у нас телевизора не было – отец говорил, что мы не Рокфеллеры. Так что мы слушали передачи по радио, хотя и совсем другие, чем Мэйбл. Моя любимая передача была по пятницам, в полвосьмого вечера, и называлась “Патрульные машины”, – первоклассные истории про следователей из брикстонского убойного отдела и отдела ограблений. Эти ребята расследовали преступления, которые другим оказывались не под силу.

Пульс мой учащался от одной только заставки: вой полицейской сирены, визг тормозов, яростная перестрелка и тревожные звуки трубы, после которых глубокий голос Малколма Гудлинга начинал: “Они на пустых ночных улицах… мчатся на машинах, шагают пешком… их жизнь – преступления и жестокость… они – команда «Патрульных машин»”. Я с головой погружалась в очередное расследование и не сомневалась, что стоит мне явиться в брикстонский полицейский участок, как меня примут в элитную команду “Патрульных”.

Истории, что слушала Мэйбл, оставались для меня загадкой; они все были на сото, и создавалось впечатление, будто происходит массовая драка. Когда я спрашивала Мэйбл, почему черные так кричат, она отвечала, что у них много причин сердиться, но не уточняла, что это за причины. В конце концов я своими приставаниями доводила ее саму до крика, после чего, поверив ей на слово, меняла тему.