Лили Кинг - Эйфория

– Думаешь? – Ее обнаженное тело перекатилось на меня. На это нечего было ответить, поэтому я поцеловал ее и раздвинул ей ноги, и мы страстно терлись друг о друга и о шершавые доски палубы. Потом она сходила в каюту, вышла оттуда с сигаретой и халатами, и мы курили, пока не пришло время ужинать.

Прямо на носу катера она приготовила баррамунди на гриле, и мы съели рыбину с горчицей, под бутылку шампанского, которую она раздобыла в Куктауне. Вдруг на реке что-то громко плеснуло, поднялся фонтан брызг. В наступивших сумерках я разглядел, как дерутся крокодилы. Видел их рыла, выступающие высоко над водой, раскрытые пасти, а потом один из них вонзил зубы в шею другого и оба ушли под воду, которая сомкнулась над их головами и через некоторое время успокоилась.

– Что там? Крокодилы?

Она щурилась. Я знал, что у нее плохое зрение, но никогда не интересовался, где ее очки, и уж точно не помышлял предложить ей очки Мартина.

На следующий день я ушел до восхода солнца. Молчаливые берега не отражались в тусклой воде. Она напоила меня чаем и вручила на прощанье коробку леденцов. Прежде это всегда бывала бутылка виски, и я понял, что конфеты – это своего рода понижение в статусе, почти оскорбление, но методично сосал их одну за другой всю обратную дорогу.

Несколько недель я не появлялся на озере Там, и все это время работа шла отлично. Я начал приглашать информантов в свой дом, не в таких количествах, как Нелл по утрам, но небольшими группами. Позвал на обед все семейство Текета, на дикого поросенка, которого мы добыли, с консервированным горошком, и Текету пришлось объяснять, что тот не ядовитый и не проклятый. Бабушке очень понравился горошек и сладкий сок из-под него, и они с такой гордостью забрали с собой пустые жестянки, словно я вручил им по тысяче фунтов каждому. Ко мне приходили на чай Каишу-Мвампа, та самая старуха, что отказывалась говорить со мной, со своей внучатой племянницей. Чай им не понравился, и я объяснил, что с молоком он вкуснее, и они смеялись, когда я рассказывал, что такое молоко, потому что они никогда не видели корову. А спустя несколько дней Тиванту объявил, что скоро будет настоящий традиционный ваи в честь совершеннолетия его сына, после следующего полнолуния. И я испытал свою маленькую эйфорию.

Так бы оно и шло – работа в Ненгаи, несколько коротких визитов на озеро Там – до июля, когда я планировал уезжать. Но на следующий день после того, как Тиванту сделал свое объявление, Текет вернулся с рынка с запиской от Нелл.

Их разбудил протяжный крик, за которым последовал целый шквал воплей. Непонятно, который час. Небо беспросветно черное.

В критических ситуациях Фен становился еще стремительнее – как большая кошка. Он молниеносно соскользнул вниз по лестнице. Она заторопилась следом. Переполох доносился с женской стороны. Фен крикнул что-то, но она не разобрала.

За поворотом обнаружилось именно то, чего она боялась, – галдящая визгливая людская масса. Они остановились футах в двадцати от толпы, обращенной к своему центру, дому Малун. В темноте она различала долговязую фигуру Саньо, и толстые руки Йорбы, и маленькую голову Амуна, но лишь мельком. Люди топтались, толкались, кричали так громко, что больно было смотреть. Многие срывали с себя ожерелья, и браслеты, и пояса, и головные повязки, и швыряли их на землю, и обнимались, и рыдали, и голосили, и протискивались ближе к середине, к тому, что не разглядеть было за стеной из тел.

Фен взял ее за руку и медленно двинулся поближе. Потом перехватил покрепче и ринулся в толпу. “Мы должны…” – и дальше он что-то сказал, но она уже не услышала. А потом он отпустил ее руку. Толпа напирала, и ее толкали, прижимали и пихали вместе с остальными. Она попыталась выбраться, но тщетно. Вряд ли ей хотелось видеть, что там происходит. Но ее вжимало все дальше вперед, могучие мускулы там замешивали ее в общую массу. Она не могла понять, почему узнает всего несколько человек из этой толпы, почему никто не узнает ее. Люди бились в истерике, дыхание и пот множества взбудораженных тел источали кислый запах заживо погребенного. Она была уверена, что в центре лежит мертвое тело. И надеялась лишь, что это не ребенок. Молю тебя, Господи, хватит мертвых детей. Возможно, она даже прокричала это в голос. Вонь крови и рвотных масс, но едва ли ее. Впереди замерцали огоньки факелов. А потом она увидела их, Малун и мужчину в зеленых штанах. Они стояли, он нависал над ней всем весом, и она поддерживала его с немалым усилием, все его грузное массивное тело, обмякшее, будто мертвое. Но человек был жив. Поперек голой спины его тянулись глубокие шрамы, гораздо более свежие и грубые, чем следы инициации, он был беспощадно исхлестан, но жив.