Александр Бушковский - Рымба

Волдырь поймал себя на мысли, что даже забыл, для чего они везут в Рымбу священника, но тут же и вспомнил, когда на полпути тот вдруг спросил:

– А что, Владимир Николаевич, хороший парень был Степан?

– Из лучших! – чуть подумав, ответил Волдырь сквозь шум ветра.

– Крещеный, мы слыхали?

– Ага. Соседка Манюня крестила младенцем.

– А родители его?

– Что родители?

– Веруют?

– Не то чтобы… Может, и хотели бы, да не так воспитаны.

– Ладно, на месте поглядим.

У Митиного причала уже было привязано несколько лодок, а на берегу маленькими группками стояли разные люди, человек двадцать. Все в темном. Тут были и соседи, и родня с большой земли, и молодежь, Стёпкины друзья и одноклассники. Отдельно стоял участковый Витюша и с ним двое полицейских. Все ждали, когда на большом катере Митя с Юркой Лазаревым привезут Стёпку домой.

Отец Иона с саквояжем в руке шагнул из лодки на причал и другой рукой вытянул ее по сходням на самый берег так, что Волдырю со Сливой осталось только сойти на сушу вслед за ним. Втроем они пошли к Митиному дому, а соседи, родня и даже кое-кто из молодежи шепотом с ними здоровались.

– Погодите-ка здесь, ребята! – попросил отец Иона попутчиков и, кряхтя, поднялся на крыльцо. – Помилуй, Господи, нас грешных, – пробормотал он у входа и тихонько постучал.

– Входите, батюшка! – послышался резкий голос Манюни, она открыла двери и склонилась под благословение. Отец Иона мелко перекрестил темный платок на ее голове, положил на него ладонь и шагнул в избу.

Люба была одна, она все так же сидела боком к дверям и неподвижно смотрела в окно.

– Здравствуйте, Люба. – Батюшка вздохнул, однако его голос заставил ее через силу повернуть к нему лицо. – Уж простите великодушно, что врываюсь без приглашения, но мы, монахи, люди подневольные. Игумен наш, отец Ианнуарий, просил меня вручить вам это письмо.

Отец Иона вытащил из саквояжа конверт и положил его на стол перед ней.

– И еще он велел кое-что передать на словах, но только после того, как вы изволите его прочитать.

– Не нужны мне ваши письма, святой отец, – проговорила она медленно. Глаза ее были сухи. – И слов ваших не надо.

– Ну что ж… – Монах нахмурился. – И все-таки спрошу.

Он взглянул ей в глаза и произнес:

– Вот что я у тебя спрошу, мать! Снились тебе ночью гнилые грибы?

Люба вздрогнула и кивнула.

– А рыба тухлая?

Люба кивнула еще раз. Слезы вдруг наполнили ее глаза.

– Змеи?

Люба закрыла лицо ладонями и всхлипнула.

– Так вот, матушка моя! Если не хочешь каждую ночь видеть, как в черной печи грибы гниют, не сохнут и ползут по ним белые черви, если не хочешь, чтобы в темном чердаке желтые мухи садились на рыбу, а она воняла, и, если не хочешь, чтобы скользкие змеи, холодные, обвивали твоему сыну ноги, надо его отпеть!

Люба сквозь ладони часто закивала.

– Ну и умница! Отдышись, вытри слезы, и пойдем Стёпин корабль встречать. Вот он, погляди в окно, уже на горизонте.

«…В начале века прошлого за что-то Бог на Расею прогневался. Хотя, может, вовсе и не прогневался, а наоборот. Говорят же о муже: “Бьет – знать, любит!” Тут и голод, и мор, и с японцем кампания, и народное восстание. Все вроде бы вынесла наша империя и даже со всем миром цивильным войну перемучила.

Но, видать, силушка не бесконечна, лопнула внутри державы какая-то жила. Заболела Русь, затрещала по швам, мужика растранжирила. Выкосила народишко война и борьба с самодержавием. Добавила вражды и крови мировая закулиса. Еще бы, страна огромная, земля богатая, а простые люди – добрые да темные. Наивные, как дети. Диковатые, одним словом. Зачем им такие сокровища? Разбазарят, поломают, уворуют и пропьют!

Что в огромной стране, то и в малой деревеньке. Началось брожение. Только не то, когда светлое пиво варится, но такое, когда кислую опару в выгребную яму выльют в жаркий день. Вонь, пена, мухи да опарыши. И так деревня еле дышит, а тут еще и эта атмосфера.

У одного старика рымбаря, Якова Лазарева, было, как в сказке, три сына. Когда началась война с Германией, старший, Михаил, в городе работал, на заводе. Настрой в обществе тогда еще стоял патриотический, хотели за веру, царя и Отечество врага одолеть на его территории. Естественно, без потерь. Мишенька и записался добровольцем. Уехал в эшелоне, только и видели.

Но обернулось все не так, как ожидали. Россия застряла в войне, как моль в паутине. Подобрался паук, жертва трепещет, а он уже соки из нее тянет. Напрягается держава, все в огонь войны бросает, но не может погасить – еще ярче костер разгорается. Все, от великих князей до последних батраков, это почувствовали. Одни потеряли, другие обеднели, а многие и вовсе обнищали.