Александр Бушковский - Рымба

– Надо и Веру покормить…

– Покормлю, конечно.

– Ладно! – Волдырь встал. – Пойдем мы. Поздно уже.

– Сидите, дядя Вова, – бесцветным голосом проговорила Люба, но тот отказался, мотнув головой.

«Что за жизнь-то такая? Что за жизнь?! – пульсировало в голове у Сливы, пока они с Волдырем шагали до дома. – Такого парня!.. Девятнадцать только! Свет в окошке был у них. Как они теперь? Она вообще не в себе, вон, глаза как ночь. И он запить может. Что за жизнь? Турбаза еще эта, розыск, мусора-контрразведчики… Хоть волком вой!»

Утром, едва только рассвело, Манюня сама пришла в избу к Волдырю.

– Парни, берите Митину лодку, поезжайте в монастырь, – велела она, – без батюшки не возвращайтесь. Надо отпеть, а там видно будет, где хоронить… Сейчас родня начнет собираться, Федька, старший сын, с невестой приедет, сестры Митины. Митя с соседом, Юркой Лазаревым, поедут гроб встречать. У него катер большой, как корабль, все влезут. Хоть попрощаться домой привезут. А я с девками останусь. Ну, с Богом!

Пока Волдырь рулил до Конского, небо засмурнело, озеро почернело. Облака спустились к самой воде и наглухо закрыли солнце. Берегов вовсе стало не видать. «Как он дорогу находит? – удивлялся мрачно Слива. – И что я там скажу?»

Однако когда прибыли, никому ничего объяснять не пришлось. Недалеко от причала, по пути к монастырским воротам, Слива встретил высоченного роста и, судя по животу, немалого веса монаха в застиранном подряснике. Его черные с сединой и жесткие, как проволока, волосы были схвачены в хвост резинкой над могучими плечами, а под черной же скуфьей, натянутой на хитрые карие глаза, грустно улыбалось заросшее рыжей бородой широкое лицо. Борода была густая, тоже с сединой и такая буйная, что хоть в косицы заплетай. А подрясник оказался перепоясан старой кожаной портупеей.

– Добрый день, отец Иона! – поздоровался с монахом Слива.

– Здорово, Андрюха! – ответил тот басом. – А я тут тебя дожидаюсь. Ты чего бороду-то сбрил?

В ответ Слива только рукой махнул. Собрался было что-то сказать, но отец Иона продолжил:

– Ну сбрил так сбрил. Новая отрастет, гуще прежней. Знаем мы, горе у вас в Рымбе. Паренек в боевых действиях погиб. Слухом земля полнится. Приезжали тут вчера паломники из села.

Опять пытался встрять Слива, но не успел.

– Вот мне батюшка отец Ианнуарий и велел тут тебя дожидаться, если прибудешь, и скататься с тобой, отпеть раба Божьего, похоронить по-человечески. Сам-то он не сможет, вчера вечером уехал на Валаам. Нездоровится ему. Друга повидать отправился. Погоди тут, сейчас я за саквояжиком схожу, облачение там, кадило, требник. Сам знаешь…

– Только ты, отец Иона, меня там Андрюхой не называй, ладно? – воткнулся наконец Слива. – Рымбари, они меня Славой зовут.

– Славой?

– Ну, так уж вышло…

– Ладно, Славой так Славой. Однако нехорошо это, сам знаешь. Врать-то зачем? Только хуже себе делаешь да и другим тоже…

Слива совсем приуныл.

– Ладно, не куксись, – пожалел его отец Иона, – все образуется. Ехать надо, близких успокоить, в чувство привести. А главное, парнишке помочь. Как его?

– Стёпа.

– Стефан, значит. Хорошее имя, мученическое. И смерть хорошая, ранняя только вот. С таким именем и с такой смертью разве что чуток помочь и требуется. А что? В бою погиб, за Отечество. Нам с тобой так не повезло, а?

– Да уж…

– То-то. Ладно, брат, хорош болтать, поехали.

На Волдыря отец Иона произвел впечатление, какое на трехлетнего ребенка производит Дед Мороз. Половину обратной дороги он смотрел на монаха удивленными глазами и слушал его, временами открывая рот, поскольку бас отца Ионы легко заглушал рокот мотора:

– Видите ли, Владимир Николаевич, поручение мне дал игумен наш, отец Ианнуарий. Нерадостное, прямо скажем, поручение. И если я его не выполню, то буду наказан. К примеру, лишен причастия дней так на сорок. Или того хуже, в отпуск отправят. Нас теперь епархия обязывает каждый год в отпуск убывать, а для нас этот отпуск раз в году – как школьникам целый год без каникул. Вот и приходится во время отпуска этого прятаться от начальства по укромным местам да за монастырским забором, а отец Ианнуарий глаза на это закрывает. И если он осерчает, может выгнать с острова в отпуск. Что я тогда целый месяц стану в миру делать? Я ведь там уже лет пятнадцать как не был. Вообще-то он добрый, наш игумен, только больно уж опытен, что ли. Нет, скорее прозорлив, назовем вещи своими именами. Вам, конечно, это непривычно слышать, но так оно и есть. Вот, к примеру, недавно, на Страстной седмице, сижу в унынии и думаю, эх, думаю, сейчас хоть бы яблочко, что ли, съесть, спелое, может, полегчало бы. Да где его взять? Тут заходит батюшка, достает из кармана яблоко, дает мне и говорит: «На, отец Иона, погрызи! Чем богаты… Извини, какое уж есть. И не унывай, все-таки не у кита во чреве сидишь, а в тепле да сухости, тем более в Божьей обители!» А яблоко ничего такое было, розовенькое, кисло-сладкое…