Луиза Эрдрих - Круглый дом

Соня наклонилась к Мушуму. Они беседовали дразняще тихими голосами, и она качала головой и смеялась. Старик улыбался ей беззубым ртом и смотрел на нее умоляющим взглядом, в котором прочитывалась обожание. Она приблизила губы к его лицу и поцеловала в щеку, потом взяла за руку, еще немного поболтала с ним. Оба смеялись без остановки как дураки, пока мне не стало противно, и я убежал на воздух.

Мои родители сидели вместе с другими взрослыми в беседке, и мама, хотя говорила сама мало, кивала, слушая отца. Оркестранты начали расставлять инструменты у склада садового инвентаря. А за складом дядя Уайти и прочие выпивохи уселись на земле и пустили бутылку по кругу. Уайти сегодня пребывал в мрачном настроении и молча глазел на гостей за столом, стараясь следить и за происходящим там, и за движением бутылки, и бурчал себе под нос злобные умозаключения, которые, к счастью, были совершенно бессвязными. Я заметил Доу Лафурнэ и Каппину тетю Джози. Еще тут были тетя Стар и мать Зака, а с ней младшие братишка и сестренка Зака. Но ни Зак, ни Энгус, ни Каппи еще не подъехали. Мне не хотелось спрашивать, куда они запропастились – а вдруг у них была какая-то задумка, поэтому я тихо выкатил велосипед из-за гаража и умчался. Я почти не сомневался, что отсутствие Каппи как-то связано с Зелией – и точно: когда я подъехал к церкви, мне навстречу попались Зак и Энгус, которые медленно, зигзагами съезжали с холма. Но Каппи с ними не было.

Он остался дома, объяснил Зак. Они договорились встретиться на кладбище, когда стемнеет. Мы трое никак не могли смириться с гнетущим подозрением насчет тех двоих, хотя сами распростились с мечтой о Зелии в первый же день знакомства. И мы поехали обратно на праздник, а там уже танцоры лихо отплясывали джигу на траве, и бабушка Игнасия выдавала свои фирменные коленца. Мы наелись до отвала, потом втихаря стащили несколько бутылок пива и опорожнили их в пустые банки из-под лимонада. Мы попивали пивко, слушали оркестр и глазели, как дядя Уайти в танце прижимает к себе Соню, а потом стемнело. Отец сказал, что мне пора возвращаться домой, и я не стал спорить. Въехав во двор, я привел к себе в комнату Перл и уже засыпал, когда услышал, как вернулись родители. Тихо переговариваясь, они поднялись по лестнице наверх, а потом вошли оба в свою спальню, как бывало раньше. Они закрыли за собой дверь, и, услышав знакомый щелчок замка, я понял, что все в порядке.

Вот если бы все так и оставалось – как раньше – и напавший на маму умер бы за решеткой! Вот если бы он покончил с собой. Но я не мог жить с этим «если бы».

– Мне надо знать точно, – сказал я отцу на следующее утро. – Ты должен сказать мне, кто этот «дохляк».

– Скажу, когда смогу, Джо.

– А мама знает, что он может выйти на свободу?

Отец приложил палец к губам.

– Вообще-то нет. Да! Но мы с ней об этом не говорили. Из-за этого она может опять вернуться к прежнему состоянию, – поспешно добавил он. Его лицо исказила гримаса, и он дотронулся пальцами до лица, словно хотел стереть эту гримасу.

– Я присмотрю за ней, а ты следи за ним.

Отец кивнул. Помолчав, он встал и, тяжело ступая, двинулся к своему письменному столу. Пока он рылся в кармане в поисках ключа, я смотрел на его беззащитную коричневую лысину в обрамлении седого полумесяца волос. С недавних пор он стал запирать один ящик, но теперь отпер его и вынул из него папку. Он открыл папку, шагнул ко мне и, достав из папки сделанный в полицейском участке снимок, вручил мне.

– Мама еще не знает, стоит ли рассказывать кому-то, – произнес он. – Так она решила. Поэтому и ты никому не говори.

Симпатичный мужчина, не красавец, крепкий, с бледным лицом и черными блестящими глазами, зрачки большие, так что белков не видно, – два живых сгустка ярости. Рот полуоткрыт, два ряда безупречно белых зубов, красные ниточки губ. Это был мой клиент. Тот, кому я залил полный бак бензина накануне своего последнего дня работы на заправке.

– Я его знаю, – сказал я. – Это Линден Ларк. Он приезжал на бензозаправку Уайти.

Отец не смотрел на меня, но его челюсть напряглась, и губы сжались.

– Когда?

– Наверное, незадолго до того, как его взяли.

Отец забрал фотографию и сунул ее в папку. Я видел, что одно только прикосновение к фотографии жгло его ладонь – такую болезнетворную энергию излучало это изображение. Он швырнул папку в ящик и застыл, глядя на разбросанные по столу бумаги. Потом приложил к сердцу сжатый кулак, расправил пальцы и затеребил пуговку рубашки.