Дмитрий Стешин - Коротко и жутко. Военкор Стешин [litres]

Пес не побежал за нашей машиной, остался на перекрестке – я смотрел на него, не отрываясь, в грязное зеркальце. А потом он неспешно потрусил в развалины, туда, где был его дом или то, что от него осталось.

Лежал в кровати, вспоминал свой 2015 год.

Январь. Донецк, остановка на улице Боссе, трупы валяются, куда ни посмотри, рваные. Привозят «киборга», у него такая же флисовая куртка, как у меня, – «Милтек». Борзый. Спрашивают его, показывая на трупы: «Кто это сделал?» Отвечает: «Артиллеристы». «Киборга» сразу начинает пи***ть женщина, только что на глазах ставшая безумной старухой – у нее дочь лежит ничком на газоне.

Аэропорт, большая помойка. Трупы, трупы. У одного на груди картонная иконка с 90-м псалмом, у меня такая же, щупаю ее в кармане. На лестнице, ведущей в подвал, сапер снимает мину МОН. Поднимаюсь на пролет выше, перекидываю камеру в левую руку. Думаю: «*** с ней, с левой рукой» и снимаю. Голову убрал, кошу глазом на монитор. Сапер отключает мину и говорит удивленно: «О! А тут еще сейсмодатчик стоит». Мудило.

На аэропорт начинают падать минометки, и Сема Пегов, как строевой конь, услыхавший сигнальный рожок, начинает ломиться из подземелья на улицу. Крепко хватаю его за куртку. Мимо входа, на уровне груди, пролетают красные трассеры, бьют куда-то в туман с «позиции Пореченкова».

Горловка. Открываем дверь из подъезда и сразу закрываем – во двор падает мина. Сидим два часа, как бомжи, под первым лестничным пролетом – единственное место в «хрущобе», где можно укрыться полноценно. Потом как крыса мечусь по улице, не могу найти вход в подвальный магазин, а рядом падает и падает. Выписываю такие забавные антраша на гололеде. Попадает в трапезную кафедрального собора. В подвале самого храма прячутся дети, улицы пусты. Ближе к вечеру опять начинается обстрел центра, бросаем сумки в машину и мчим из Гор-ловки прочь, но по пути встречаем Моторолу с Вохой, останавливаемся и цепляемся языками как ни в чем не бывало. От них веет заразным спокойствием. Они едут в Углегорск. Углегорск будут брать.

Улица частного сектора, слева укропы и справа укропы. Танк выкатывается, стреляет и вкатывается. Сидим под забором в снегу. Трусит куда-то по улице большой белый алабай с батоном в зубах. Двух мальчишек медиков инструктируют, как объехать обстреливаемый изгиб дороги. Через час их сожгут вместе с грузовой машиной, набитой ранеными.

Берут Логвиново – затыкают горловину Дебальцевского котла. Мы идем по полю к передовым позициям. Слева в 50 метрах от нас падает минометка. Колпачок у нее не сняли специально, чтобы рвать перекрытые ямы. Поэтому мы не получаем ни ударной волны, ни осколков. Просто в желто-белом поле образуется черный дымящийся круг метров десять в диаметре. Саша Коц комментирует мультипликационным голосом: «Ой-ой-ой». Ополченец, идущий сзади, толкает меня в спину и говорит: «Браток, поспеши». Пропускаю его вперед. На гребне холма – сгоревшая броня, гребень пристрелян. Спешить-то особо некуда, только в гости к Богу.

С окраины Дебальцево возвращаюсь сидя в багажнике машины, видел в 2008 году, так драпали грузины из Гори, по трое в багажник усаживались. Лицо запорошено адской смесью – снегом и угольной пылью. Только что были на сдаче почти сотни укровоенов. Видел, как несли в плен труп в плащ-палатке, труп был без головы. В вагончике медпункта на рассыпанных порнографических игральных картах еще один труп – судя по штанцмаркам, стреляли в упор в лицо. Желтый, как лимон. Кто стрелял, чей труп? Даже сейчас неинтересно. Только жутко, стыдно и неприятно вспоминать.

Пробили два колеса в Дебальцево, роюсь в разграбленном автосервисе, на бензозаправке, в багажниках брошенных машин – ищу запаску. Три раза за день чуть не пристрелили свои. В одной из машин нахожу платформу с каким-то мощным обезболивающим и рачительно прибираю в карман. И почти сразу начинают болеть зубы, причем все. Карма! Платформа с обезболивающим улетает за два дня…

Из Дебальцево не выехать, дорогу обкладывают, стремительно темнеет. Едем через поселок Октябрь прямо по насыпям железной дороги, рискуя нарваться на остаточные группы окруженцев. По пустой улице Октября нам навстречу двигается серая толпа, огромная толпа – старики и старухи, которых на время боев вывезли в Луганск.

В Москву еду с уколом кетанова в шею. Погибаю почти две недели, разваливаюсь на куски – вместе с войной из меня выдернули стержень, на котором держалось все. Ночью в «Фейсбук» мне пишет вдова убитого украинского солдата, труп которого я снял на видео в Логвиново. Его записали в «без вести пропавшие», как могу, помогаю вдове. Она мне пишет иногда, но я боюсь читать ее письма. Пишет, что молится за меня, и я боюсь ее молитв…