Кэтрин Хайд - Ветряные мельницы надежды

— Знаете, а я, кажется, готов ему поверить. К чему рисковать и все ставить на кон, если в итоге получаешь… вот такое?

— Никто никогда не знает, как дело обернется, сынок. Потому и называется — риск.

— Да. И я все потерял! Может, отец прав?

Я был совершенно убит. Иначе, конечно, не произнес бы таких ужасных слов.

— Вот уж нет, — Делайла мотнула головой, — неправда. Что ты все потерял — это неправда. У тебя появился свой дом. Ты нашел бабушку, которая тебя очень любит. Ты получил свободу. Совершенно новую жизнь получил. И не забывай о маме, с которой вам еще предстоит узнать друг друга. А ты говоришь — все потерял! Знаешь, кто действительно все потерял? Твой отец. Вот кто потерял все — вплоть до самого распоследнего шанса хоть что-нибудь в этой жизни получить, кроме тебя. И тебя в итоге тоже потерял. А почему? Осторожничал чересчур. Ну-ка, сынок… Куда подевался мой друг храбрец Тони?

— Тони умер. Помните конец той истории любви? Тони застрелили.

— Хм. Что ж… Выходит, тебе повезло, что Себастьян жив. Верно, сынок?

Я не ответил. Я смотрел на приветственный плакат с подписями соседей, которые столько сил вложили в этот дом. И в душе понимал правоту Делайлы. У меня ведь теперь есть свой дом. И Мохаве. Разве не об этом я мечтал?

— Сынок? Ты понял, к чему я клоню?

— Да. Я понял, к чему вы клоните.

— И еще, Себастьян… — Насколько я помню, за все время нашей дружбы Делайла не называла меня Себастьяном. — Тебе в это трудно поверить, но первая любовь бывает у всех. И по дороге к большой, серьезной любви ни у кого не обходится без царапины-другой, а то и настоящей раны. Тебе будут сочувствовать и говорить, что очень даже тебя понимают. Увы, это не так. Не потому, что люди врут, боже упаси. Просто никто не способен ощутить чужую боль как свою собственную. И никто из них не представляет , как тебе больно. Ведь их первая любовь давно прошла, а со временем боль забывается. Вот тебе две новости, хорошая и плохая. Плохая в том, что на самом деле никто сейчас не может понять, до чего тебе тяжело, сынок. А хорошая — если они забыли, то и ты со временем забудешь.

— Забуду? Вряд ли. Мне никогда с этим не справиться.

Я был честен. Чертовски честен, до ненормальности. Потому что это ведь Делайла. С Делайлой можно. Точнее, нужно. Делайла заслуживает только полной честности. По правде говоря, я ждал ее возражений. Думал, она скажет, что я не прав. Я привык к тому, что я всегда и во всем не прав. Отец мне об этом десять лет твердил.

— А я и не говорила, что ты непременно справишься, сынок. Твоя боль — как металлический штырь, из тех, что в деревья вбивают. Если дерево не погибнет, то продолжает расти, и штырь тогда становится его частью. Пройдет время, сынок, и ты тоже научишься жить со своей болью.

Как я был благодарен Делайле за эти слова… В это, по крайней мере, я мог поверить. Почти.

Уже далеко за полночь, а сна буквально ни в одном глазу.

Делайла спала на раскладном бабушкином диване в большом доме. Утром она собиралась уехать, и мне уже было одиноко.

Я вышел во двор, посмотрел на звезды. Вытянулся на шезлонге — том самом, где лежал в обнимку с Марией. Только теперь я был один. Совершенно один.

И все же… что-то во мне уже изменилось. Я многое потерял. Многое, но не все. Из меня будто вырвали сердце. Внутри саднило. Глаза горели от слез, горло распухло. Я не мог уснуть. Короче, состояние — хуже некуда. Но я был жив. На сто процентов не был уверен, что это так уж хорошо, но я определенно был жив.

Вскоре из-за горизонта выплыла луна. Никогда такой не видел. Почти идеально круглая, только один бочок будто стертый, а так — настоящий круг. Раза в три больше, чем всегда бывает. И желтая! Не белая, а желтая-желтая.

Сначала я никак не мог сообразить, почему она такая громадная и такая желтая. Но она поднималась, поднималась — и вот уже стала похожа на обычную луну. Наверное, только у самого горизонта круг луны больше всего. В Манхэттене ведь горизонта не увидишь, и на луну можно посмотреть, только когда она уже над небоскребами висит.

Я вспомнил, как Делайла говорила со мной о природе. «Найди что-нибудь, не сделанное руками человека». Вспомнил, как, глядя на луну в Нью-Йорке, я сказал: «Спасибо, хотя и не за что!» А за свою жизнь так и не сумел поблагодарить, потому что жизни-то у меня и не было. Тогда — не было.

— Спасибо за мою жизнь! — произнес я. Громко. И представьте, я сказал от всего сердца.

И это оказалось совсем не трудно. Потому что теперь мне было за что благодарить природу. Она подарила мне настоящую жизнь.