Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Президент компании и правда улыбался всегда, точь-в-точь, как китаец за кассе супермаркета. Может, они посещали одни и те же курсы? Оба играли одинаково хорошо. Я бы хотела уметь улыбаться не хуже Петуха-вожака. Он смотрел на кудахтающих куриц по-отечески нежно, чуть оголяя белые зубы, он улыбался не только губами, но глазами - так, что над скулами оставляли следы гусиные лапки. Я тренировалась каждое утро по пути на работу. Думая о сползшем гольфе и ненавистной башне, я растягивала губы в улыбке.

Во всём Синдзюку, этом огромном бетонном муравейнике, был лишь один человек, чья улыбка казалась мне искренней. Я видела его так же часто, как Человека-Воробья. Он не работал на Птицефабрике. Да и птицей он не был. Я звала его Царём. Обычно мы пересекались с Царём на светофоре. Он замирал на одной стороне дороги, я - на другой. Между нами проносились велосипеды, мотоциклы, такси и фургоны. Царь всегда стоял в первом ряду. Застыв на перекрестке, он глядел не в телефон и не себе в ноги, а вокруг, будто осматривая свои обширные владения. Царь был хозяином Синдзюку. Все эти небоскрёбы, все эти улицы принадлежали ему. Порой он не ждал зелёного сигнала, а вальяжно переходил дорогу на красный. Салариманы стояли, скруглив спины, а Царь возвышался над ними, гордо выпятив грудь. Когда он шёл, толпа расступалась и никто не решался поднять на него взор. Я не боялась не только разглядывать Царя, но и смотреть ему в глаза. В зеркале его бездонной души отражалось всё малодушие окружающих.

У Царя была длинная борода, косматая шевелюра с проседью, живые глаза и вечно растянутые в улыбке обветренные губы. И зимой, и летом, и в зной, и в пронизывающий февральский холод он ходил в одном и том же: в грязных штанах болотного цвета с заплатками и дырками, на которые, очевидно, заплаток не хватило, и рубашке цвета заплёванного синдзюкского асфальта. Царь мог позволить себе то, чего крепостные не могли: присесть на бордюр, прилечь под мостом, развалиться возле курилки, пуская клубы белого дыма в небо - его туловище порой сливалось с асфальтом, и было невозможно понять, где заканчивался Царь и начинался Синдзюку. Они перетекали друг в друга, они были неотделимы.

Не имея постоянного места жительства, Царь кочевал из одного уголка Синдзюку в другой. Царь был свободен, он мог спать, сколько ему вздумается, мог делать, что взбредёт ему в голову, ему не надо было ни перед кем лебезить, ему не надо было вести неравный бой с капроновыми гольфами.

Если честно, я завидовала Царю. Я завидовала бездомному городскому сумасшедшему белой завистью, ведь у него было то, чего не было ни у меня, ни у кого бы то ни было из застывших на светофоре дам и господ в чистых и отутюженных рубашках - возможность распоряжаться своей жизнью.

Царь был гол, как сокол, но выглядел безмерно счастливым. Без крыши над головой, без стабильного заработка, без пары блестящих чёрных ботинок, без ежедневного горячего обеда и ужина он улыбался так, как мы не умели.

Порой мне казалось, что он считает нас всех идиотами -мы ходим на каторгу, хотя родились свободными птицами. Я была готова признать свою глупость, когда видела, как по Синдзюку идёт Царь - уверенно и бодро, в отличие от нас, цыпляток, с опаской, вжав голову в плечи, ковыляющих вдоль разбросанных находчивым мясником хлебных крошек - прямиком к пню с торчащим из него топором.

- Чтобы в Японии оказаться на улице, надо сильно постараться, - как-то сказал мне безымянный сосед по барной стойке. Мы делились друг с другом страхами: я - страхом

остаться без работы, он - без семьи и детей. Мне дико хотелось перемен, но перспектива не иметь средств к существованию и быть съеденной оголодавшими тараканами в кромешной тьме - электричество в Японии стоит немало - пугала меня сильнее ежедневной каторги или прыжка под поезд.

Царь не боялся темноты, тараканов и голода. Когда я на него смотрела, мне становилось стыдно. По сути я, как те самые ребятки на заре миллениума, променяла свободу на колбасу. Ребяток я порицала, а себя ненавидела. Царь был ходячим доказательством того, что выбор есть, сколько бы мы ни пыталась делать вид, что его не было.

- Всё дело в выборе. Выбор есть всегда. Покончить с собой ты всегда успеешь, - отозвалось эхом в голове, а к горлу подступил комок.

Иногда я думала о том, что он не может быть счастливым, что он притворяется - как сегодня, когда шёл дождь, а Царь вышагивал по улице без зонта, в промокшей, прилипшей к телу грязной рубашке, слизывая капли с обкусанных губ. Загорелся красный - мы замерли на перекрестке. Дождь барабанил по моему зонту и лился водопадом на нечёсаную голову Царя. Царь улыбался. Я тоже. По щеке катилась слеза. Я всхлипывала, растягивая губы в лживом смайле, а царь улыбался глазами.