Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

Когда он кончил, наверное, с минуту стояла тишина. Слышно было, как Булыгин шелестит листами, засовывая их в кожаную папку. Он не читал, но, видимо, листы ему нужны были для уверенности. Егоркин вспомнил свои горестные мысли о сегодняшней судьбе России после разговора с Антошкиным на поминках Клавдии Михайловны. Как созвучно было с ними выступление Булыгина! Только тогда тоска была на сердце, тяжесть, а сейчас хотелось действовать, действовать… Но как? Что делать? Где его место в борьбе за душу человека?

— Так дальше нельзя… Мы должны что-то делать, — тихо проговорил Юра. — Делать, а не разговаривать.

— Нет, — возразил Миша Булыгин. — Скольких торопливость сгубила! Терпение, терпение! Мы должны готовить себя к будущей борьбе.

— К какой борьбе!? — воскликнул Юра. — К борьбе за существование?

— Если сейчас в стране революционная ситуация, то наша роль не завидна, — проговорила Наташа.

— Почему? — спросил Юра.

— Пока мы будем терпеть да готовиться, ситуация изменится. И я не уверена, что к лучшему… И мы останемся бесплодными созерцателями…

— Прости, но Ленин верно заметил: революционная ситуация переходит в революцию только тогда, когда революционные массы способны сломить старое правительство. А ты видишь эти революционные массы? Я нет…

— Если их нет, мы должны подготовить! — вскочил вдруг Саша Попов. Он не говорил, а кричал, словно опасаясь, что его прервут. — Надо размножить эту речь в тысячах экземпляров, идти в ПТУ, к рабочим в общежития, к фанатам, к рокерам, будить в них национальное чувство. И объединяться, объединяться! Объединяться и заявлять о себе, пусть знает народ, что мы существуем! Пора! О нашей группе вы услышите двадцатого апреля!

Прокричав все это, Саша Попов сел.

— И чего разорался, — буркнула себе под нос Наташа. — Нельзя нормально сказать.

Егоркин услышал и усмехнулся.

— А почему именно двадцатого апреля? — почему-то вкрадчиво спросил Юра. — А не двадцать второго?

— Да, ты правильно понял, — снова вскочил Саша. Лицо у него было бледное. — Да, мы заявим о себе в день рождения великого человека! Да, он думал только о своей нации, желал добра только своему народу, а мы хотим, чтобы процветал наш народ, не хотим, чтобы утонул он во лжи, разврате, корыстолюбии!

Иван не понял, о чьем дне рождения говорил Саша, но по нехорошей тишине в комнате догадался, что что-то здесь не то, и взглянул на Наташу. Лицо у нее было алое, а сузившиеся глаза впились в говорившего парня.

— О ком он? — шепнул Иван.

Но Наташа не услышала его вопроса, крикнула, перебивая Сашу:

— Погоди! Ты фашист?!

— Да, мы фашисты! — гордо, с вызовом повернулся к ней Саша.

Егоркин обомлел. Он не знал более оскорбительного слова для советского человека. Назвать кого-то фашистом, верх оскорбления. И вдруг человек сам себя называет фашистом. Иван не успел прийти в себя, как вскочила Наташа и закричала:

— Я требую, чтобы он покинул комнату. Требую!

Глаза ее сверкали. Иван никогда такой яростной ее не видел. Вся комната сразу возбужденно загудела. Некоторые ребята тоже вскочили, рванулись к Попову. Он стоял ощетинившийся, как волчонок.

— Тихо! Тихо! — стучал кулаком по столу Юра. И когда чуточку умолкли, крикнул Саше, указывая рукой на дверь: — Попов — вон!

Саша двинулся к выходу прямой, гордый, не глядя ни на кого.

— Кто его привел? — спросил Юра.

— Я не знал, что он… — виновато ответил Миша Булыгин. Слово «фашист» неловко произносить по отношению к своему сверстнику.

— Ребята, — обратился ко всем Юра, — пока мы здесь разговоры разговариваем, такие мерзавцы, как Саша, сбивают с толку подростков…

— Не мерзавец он, — перебил студент. — Запутался он… Знает, как не надо жить, а как надо — не знает. Вот и мечется! Да и мы чувствуем сейчас, что надо что-то делать, а что — никто не знает…

— Я знаю! — вскричала Наташа, раскрасневшаяся, колючая. — В других городах уже созданы группы порядка. Пора и нам создавать свою!

— Для чего?

— Для того чтобы ставить на место фашистов, панков, металлистов! Взять в свои руки порядок в городе, очистить от нечисти.

— Это что же? — спрашивал студент. — Встречать и бить их?

— Если не поймут слов, то и бить!

— Нет, нет! — запротестовал Миша Булыгин. — Насилие и интеллигентность — качества несовместимые…

— Ребята, послушайте меня, — поднялся Егоркин.

— Скажи, скажи! — обрадовалась Наташа, решив, что он ее поддержит. А за ним непременно пойдет большинство ребят.