Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— Жанна Максимовна, не пойму, — повернулась Галя. — Что вы так за Деркач держитесь, инженер-то она никчемный?

— Иди, Егоркина! Иди и думай, не разочаровывай меня!

Галя знала, что Жанна Максимовна вызывала всех, кто подписал письмо, и обрабатывала. Возвращались все мрачные. Одна из техников с порога бросила хмуро:

— Дура я, что подписалась. Завтра больничный возьму… Ни черта у нас не получится. Раз Жанна решила ее отстоять — отстоит. Комиссия, наверное, профсоюзная будет, а у нее там все друзья…

— Писали мы начальнику, — сказала тревожно Валя Сорокина.

— Много дела до нас начальнику… Спихнул бумагу дальше, разберитесь и доложите. Доложат: сволочные техники склоку затеяли, вляпают всем по выговору, чтоб работали, а не сквалыжничали.

Галя вечером рассказала Ивану о разговоре с Жанной Максимовной, спросила: что делать?

— Никто не верит… Говорят, что комиссию создают для того, чтобы проучить нас. Скажешь против — Жанна обязательно выселит отсюда…

— А что ты предлагаешь?

— Не знаю… Так — боюсь, а эдак — стыдно!

— Ты как считаешь, в письме правда написана?

— Правда, еще не вся правда, добавлять и добавлять можно…

— Тогда и говори правду, только правду, не выдумывай, не оскорбляй Агнессу Федоровну. Знаешь факты, что она кого-то при тебе несправедливо обижала, унижала, — говори. Те факты, что с тобой связаны и что в письме указывали, повтори. Иные вспомнишь, добавь. Но никаких домыслов, слухов, никаких — говорят, никаких эмоций, спокойно, спокойно…

— А с чего начать?

— Скажи, что атмосфера за эти полгода сложилась такая, что работать стало невозможно. Напомни, что из-за этого жэк скатился с четвертого места в соревновании на пятнадцатое. И факты, факты, факты…

Напряжение с утра в жэке высокое. Комиссия с девяти часов работает. Из РЖУ приехали начальник отдела кадров Яков Сергеевич и две женщины: председатель профкома и Любовь Ивановна, та, что принимала отчеты у Гали. Егоркина вспомнила, как она нагрубила этой женщине, и подумала, вряд ли она забыла — отыграется. Дернул тогда черт за язык.

Технический кабинет гудел, заглядывали бухгалтеры, которые подписывали письмо, охали, советовались, как вести себя. Ни Жанны Максимовны, ни Деркач не видно. Решили, что совещаются, как получше зажать техников. Считали, что начнут с Сорокиной. Ее зачинщицей записали, на ней и отыграются, но вызвали паспортистку. Никто не работал, ждали. Лида принесла валерианку. Шутили над ней, тебе-то зачем? Ты и так непрошибаемая! Один человек постоянно дежурил у приоткрытой двери, следил, когда выйдет паспортистка. Появилась она довольно быстро, выскочила, прошмыгнула в свой кабинет — только замок щелкнул. Сразу к ней не пошли, ждали, кто следующим будет? Вызвали бухгалтера. Только скрылась она, Сорокина на цыпочках побежала к паспортному столу. Толкнула дверь — заперто. Поскреблась и прислушалась. Тишина. Постучала, подождала и вернулась недоуменная.

Бухгалтеры тоже не задержались в комиссии. Первая вышла злая, взвинченная.

— Ну что?! — кинулись к ней.

— Ничего! Пошли вы знаете куда… — ответила она и скрылась в бухгалтерии.

Вторая по натуре веселая, смешливая. Вышла, возбужденно хихикая. Рассказала, когда Лиду пригласили в кабинет.

— Яшка (начальник отдела кадров) спрашивает: и тебе захотелось главным инженером быть? Я говорю: нет, мне начальником отдела кадров хочется. Он как заржет! Хорошо, говорит, только ты письмо не пиши никуда, я сам скоро на пенсию собираюсь. Уходить буду, тебя порекомендую…

— А по письму, что спрашивал? — нетерпеливо теребили ее.

— Яшка спрашивает: это при тебе завсекцией универмага линолеум меняли? Нет, говорю. Откуда же тогда ты это знаешь? Говорю, в письме написано… А если бы там было написано, что Агнесса Федоровна директору магазина палец откусила, то бы подписала? Зачем подписывала?.. Злая, говорю, она, ходит, рычит на всех… Что поделаешь, говорит, мы с тобой веселые уродились, а она злая…

— А Асюля что делает?

— Сидит, посмеивается…

Лиды не было долго. Вышла алая, надутая. Выпила валерианки, оглядела подруг, окружавших ее.

— Все рассказала, — заговорила она, отдуваясь, — и как за ситцем в магазин в очереди стоять посылала, и как от начальства РЖУ прячется, требует, когда ее спрашивают по телефону, отвечать, что она на территории… Любовь Ивановна подтвердила, говорит, верно, как ни позвонишь, нет ее на месте. А Деркач слова сказать не дает: не было этого, не было этого! Рычит, обзывается! А я им говорю, видите, это она при вас так, а без вас послушали бы, как она разговаривает. Я когда-нибудь, говорю, на магнитофон запишу, пришлю вам, послушаете…