В Хижняк - Конец черного лета

А вечером я встретился с секретарем подпольного горкома партии Звягинцевым. Он внимательно выслушал меня, ни разу не перебив, что я очень ценю в людях, особенно в руководящих работниках. А затем сказал:

— Конечно, Файн — враг умный и опытный. Это уже ясно. Свои секреты он нам на тарелочке добровольно не принесет. И достаточно осторожный, даже страхуется: чего стоят одни его разговоры о недоверии к вам и возможности ошибок в оценке людей. Достойный он противник, Нечаев… Так вот, ваша первая и основная задача сейчас — узнать, не поступает ли к Файну какая-либо информация о деятельности подполья. В канун первых ударов подпольщиков это особенно необходимо. Вы согласны со мной?

Подтвердив свое полное согласие со Звягинцевым, я попросил его никому не рассказывать о нашем сегодняшнем разговоре и о моем назначении. Он тоже считал, что в целях конспирации так будет лучше. (Забегу вперед и скажу, что это решение в дальнейшем обернулось против меня и сыграло трагическую роль в моей жизни.)

На следующий день ровно в восемь я вошел в кабинет Файна. Пришлось-таки выкрикнуть «хайль», приветствуя его. Но сегодня он ответил небрежно и вяло. «Что с ним?» — подумал я. А в это время Файн, склонившись над картой, которая лежала на длинном приставном столе, казалось, дремал. Когда я подошел к столу, он медленно поднял голову и посмотрел на меня. По его опухшим векам, красным глазам и заметно осунувшемуся лицу я понял, что гестаповец всю ночь не спал.

— Что-нибудь случилось, герр штурмбанфюрер? — спросил я скорее из вежливости, чем из любопытства или сочувствия. И мне показалось, что Файн это понял. Он недовольно поморщился и с грубоватой иронией произнес:

— О нет, черт меня подери. Если не считать того, что из лагеря в плавни к партизанам бежало тринадцать красноармейцев во главе с комиссаром, все остальное просто великолепно.

— И вам жаль этот мусор? — спросил я, разглядывая картину «Пир весталок», висевшую не так уж далеко от портрета фюрера. Файн, видимо, был тривиален в своих вкусах, но весьма оригинален в их проявлении.

— Не разыгрывайте из себя простака, Гейнц. Почти полтора десятка красноармейцев с комиссаром. Вооружите их, и они покажут вам, как это говорят русские, «кузькину мать». Не так ли?

— А куда они сбежали?

— К партизанам, черт меня подери, я уже второй раз вам об этом втолковываю. В плавни! Вы представляете, Гейнц, что такое плавни?

— Очень слабо. Вернее, почти не представляю.

— Жаль. — Файн как-то странно посмотрел на меня. Только позже я понял, чем это было вызвано. И продолжал:

— Если в лесу партизан трудно обнаружить, то в плавнях это почти невозможно. Здесь они себя еще увереннее чувствуют. Сотни километров зарослей и воды. Никакая техника не пройдет, и с воздуха ни черта не увидишь, — Файн добавил более выразительное ругательство.

— Знаю только одно, — спокойно ответил я, — какой-то выход будет найден.

— Вот этим-то, Гейнц, вы и займетесь.

…А еще через несколько дней я в разгар очередной беседы с Файном, причем как бы невзначай, предложил ему отправить в плавни к партизанам группу наших агентов.

— Может, вы еще предложите отправить туда роту эсэсовцев, переодетых в красноармейскую форму? — мрачно спросил он и кинул на меня абсолютно безразличный взгляд своих белесых глаз, всегда казавшихся мне замороженными.

— Я отнюдь не шучу, герр штурмбанфюрер. Да и вам сейчас, извините за прямолинейность, не до юмора. А план мой прост: мы перебрасываем в лагерь военнопленных еще одну группу русских, а вместе с ними необходимое количество наших агентов из спецшколы — благо, там их сейчас готовят неплохо. Затем они же и начнут готовить побег. Естественно, найдутся и другие добровольцы, в том числе, как вы изволили выражаться, и комиссары. Ну и пусть бегут. Поначалу таких будет немного. Зато в плавнях у нас появится своя агентура. А если подобрать людей надежных, умелых, то можно эти плавни взорвать изнутри.

На лице Файна выступили розовые пятна, он лихорадочно барабанил пальцами по столу, пытаясь найти в предложенном ему плане уязвимые места. Вероятно, он задавал себе неприятный вопрос: почему к нему самому не пришла эта в сущности не новая мысль. Наконец он нашел какое-то возражение и поспешил его высказать.

— Вряд ли это осуществимо. Без руководства и связи с нами эти люди обречены на бездействие в лучшем случае. А в худшем…

— Почему без руководства? Направлять действия группы на месте должен человек, которому можно полностью доверять. — Сделав деликатную паузу, я, запинаясь, произнес: Если бы не мое… ссыльное прошлое… В общем, я могу предложить свои услуги и готов выполнить это задание.