Александр Ольшанский - Китовый ус

«Не хотите ли заняться кактусами? — спросил он однажды, когда она, придя к ним, рассматривала коллекцию. — О, знаете, это целый мир… Жалею, что начал поздно. В каждом из нас сидит крестьянин, и каждый должен когда-нибудь покопаться в земле, посадить, как говорится, свое дерево. Конечно, кактусы — это не то, но все же… Если интересуетесь, готов помочь — у меня они почти все в двух экземплярах. Очень советую: придете с работы, поковыряетесь с ними минут пятнадцать — и будете смотреть на мир другими глазами. В этом что-то есть, есть…»

Человек деликатный, он, очевидно, догадывался о нескладной ее жизни с Михаилом Викентьевичем. У них не было детей. Сначала откладывали до тех пор, пока она закончит аспирантуру и защитит диссертацию. При этом само собой подразумевалось, что Михаил Викентьевич защитится раньше. Но произошло непредвиденное — она была уже кандидатом наук, а Михаил Викентьевич, теряя в библиотеках остатки волос, никак не мог завершить диссертацию.

После банкета по поводу успешной защиты, когда они вернулись домой, Лариса Никитична сказала мужу, что теперь, пожалуй, можно подумать о ребенке, тем более что она, кажется, беременна. Наверное, не стоило начинать разговор именно в тот вечер, потому что Михаил Викентьевич был чем-то недоволен. Может быть, ему испортила настроение Аня, подруга Ларисы Никитичны по университету, которая, поднимая тост, заявила, что мужчины должны наконец догонять женщин, а женщинам пора быть женщинами.

Михаил Викентьевич разводил в маленькой чашечке растворимый кофе. Отпивая маленькими глотками и округляя пухлые, пунцовые, как у ребенка губы, он не спешил с ответом.

— Видишь ли, Лара, — весомо начал он, — мы люди науки и должны заниматься наукой. Честно говоря, я не готов быть отцом. Тебе повезло, а я никак не пойму, что нужно еще в диссертацию. Смогу ли я закончить ее в течение года — это проблематично. А пойдут пеленки-распашонки…

— Но идут годы, мне уже двадцать семь. Почти двадцать восемь…

— Между прочим, мама меня родила в тридцать, как видишь, она жива до сих пор, жив и я. Мне нужно защитить диссертацию.

— Позволь, а если ты не сможешь ее защитить?

— Ну знаешь… — Михаил Викентьевич резко поставил чашечку, зацепил рукавом халата баночку и столкнул ее со стола.

Кофе рассыпался, и это окончательно вывело его из себя. Дефицитные баночки поставляли Аделаиде Марковне знакомые, а уж она одаривала ими сына. Михаил Викентьевич задрожал от гнева — он дорожил подарками матери, и Ларисе Никитичне показалось, что у него вздыбились на руках рыжеватые колечки волос.

«Господи, какой он эгоист, какое самовлюбленное ничтожество!» — ужаснулась она и решила на следующий же день пойти к врачу. К счастью, она ошиблась, просто сказалось волнение, связанное с защитой, но пропасть между ней и мужем стала еще глубже и шире. Каждый из них словно поселился на своем острове, причем уже давно, а теперь эти острова и вовсе разъехались.

И странно — они относились друг к другу почти хорошо и чуть ли не доброжелательно. Но Лариса Никитична дома внутренне сжималась, уходила в себя, как улитка в свою ракушку, и с новой силой занялась научной работой. Одну за другой она написала несколько статей о литературе начала двадцатого века, их приняли в редакциях и некоторые уже напечатали. Зная, как действуют на Михаила Викентьевича ее успехи, она работала над ними с каким-то злорадным упоением, каждой строкой и каждой мыслью стремясь доказать, что он ничтожество и бездарность.

— Вот видишь, у тебя время не проходит даром. А на твою публикацию о Зенкевиче и Нарбуте мне придется ссылаться в моей диссертации об акмеизме, — сказал он однажды, выделив ударением слово «мне» и «моей», и Лариса Никитична расшифровала фразу так: что же ты, благоверная, вместо того чтобы помочь, дорогу переходишь…

— Мы люди науки, — ответила она его словами.

Статьи, собственно, ни для науки, ни для поэзии не представляли никакой ценности и не могли представлять — они писались с заведомо другой целью. Михаил Викентьевич наверняка догадался об истинной причине всплеска ее научной активности, понял, что это вызов, и не принял его. «А если бы принял, проиграл бы, — думала она, лежа в кресле с закрытыми глазами. — Он сумел перенести все в другую плоскость, нашел верный способ не проиграть и оказался почти во всем прав. Поразительная способность в любой ситуации находить для себя мертвое пространство, в котором легко остаться неуязвимым. А вот ударить из мертвого пространства можно совершенно безнаказанно…»