Рамита Наваи - Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране [litres]

Всем прекрасно известно, за что следует неминуемое наказание и тюремное заключение: критика Высшего руководителя, Пророка и любые сомнения в правоте Бога или ислама. Атеизм Амира был самой сокровенной его тайной. Вместе с тем правил в этой игре не было; законы и положения всегда можно было изменить так, чтобы добиться желаемого эффекта. Он порылся в памяти, пытаясь понять, что написал такого, что они сочли бы угрозой национальной безопасности. Но он также знал, что часто недовольство пробуждают совершенно абстрактные и не направленные ни на кого жалобы обычных пользователей вроде него, Амира. Нельзя убеждать себя, будто Исламская республика пытается поймать какую-то крупную рыбу, а до тебя ей дела нет, потому что в противном случае никогда не поймешь, что они следят за тобой. Режиму нравится хватать какого-нибудь козла отпущения – любимое занятие скучающих бюрократов с садистскими наклонностями. В свое время киберполиция, или FATA, ополчилась на малоизвестного блогера по имени Саттара Бехешти, который в своем анонимном блоге критиковал режим за жестокое подавление протестов 2009 года, используя распространенные среди иранской молодежи выражения, порицающие несправедливость и осуждающие Высшего руководителя. Это был обычный выходец из рабочей среды, представитель религиозной семьи, блог которого посещало лишь несколько десятков пользователей, но все же его сочли достаточно опасным, чтобы избить до смерти.

Только Амир собрался уходить, как перед ним остановился черный «пежо-405» с тонированными стеклами. Теперь сбегать было поздно. Черное окно поползло вниз, и из него выглянул грузный пожилой мужчина в безупречном костюме и накрахмаленной белой рубашке без галстука.

– Салям, Амир. Садись.

Улыбка исчезла за поднимающимся обратно стеклом. Через несколько секунд после того, как Амир уселся на заднее сиденье, его охватила дрожь.

– Не бойся. – Голос мужчины был гладким, под стать его выглаженной одежде, почти вкрадчивым. – Нелегко вам, молодежи, в последнее время.

Он понимающе покачал головой с густыми, коротко стриженными волосами. Водитель свернул с Хафт-э Тир на шоссе Модарес.

– Позволь представиться. Меня зовут Гассем Намази. – Лицо мужчины вновь озарила улыбка, и он протянул свою бледную руку. Руку обеспеченного представителя элиты, с мягкой кожей и светлыми ухоженными ногтями. – Очень рад познакомиться, молодой человек.

Безупречные манеры и запредельная вежливость поразили Амира. Лакеи режима, с которыми ему доводилось встречаться, – технократы, служащие разведки, осведомители – все как на подбор были неотесанными грубиянами, чье хамство было под стать полученному второсортному исламскому образованию.

Водитель воспользовался послеполуденным затишьем, и машина ускорила ход. Здания и пешеходы превратились в мелькающие за окнами размытые силуэты. Пожилой мужчина помолчал, поглаживая рукой подбородок. Потом наклонил голову и продолжил:

– Я хотел попросить у тебя прощения.

При этом он не сводил с Амира глаз, в которых не проскальзывало и тени иронии.

– Я вас знаю? Я не понимаю… – выдавил из себя Амир.

– Ты меня не знаешь, но я знаю тебя давно. Я наблюдал за тобой.

– Кто вы? Вы сказали, что знали моих родителей?

В зеркале заднего вида мелькнули глаза водителя. Пожилой мужчина тяжело дышал, раздувая ноздри и втягивая ими спертый горячий воздух.

Вдох.

Выдох.

– Я судья, который вынес смертный приговор твоему отцу и матери. – Вдох. – Прости меня.

Амир откинулся на спинку кресла, оскаливаясь, словно готовый броситься на жертву ротвейлер. Он ждал этого момента всю свою взрослую жизнь. Он представлял, как встречается лицом к лицу с человеком, распорядившимся казнить его родителей. Представлял, как ударяет по этому лицу – изо всех сил, до крови. Представлял, как трещат под его кулаком кости. Как он колотит между ног, превращая промежность в кровавое хлюпающее месиво. Никакой пощады.

– Прости меня, прости, – жалобно повторял мужчина.

По его лицу текли слезы, массивный живот вздрагивал от рыданий. Амир с отвращением разглядывал старика, такого жалкого и беспомощного. И испытывал отвращение к себе самому, безвольно опустившему кулаки. Никакой вспышки ярости. Одна лишь обжигающая боль.

– Высадите меня, – услышал он собственный голос.

Пожилой мужчина что-то хрипло шептал, шевеля искривившимися губами, но Амир не хотел его слушать.

– ВЫПУСТИТЕ МЕНЯ ИЗ МАШИНЫ! – Лицо его покраснело, глаза, казалось, вот-вот выскочат от истошного крика.