Юрий Малецкий - Огоньки на той стороне

А Шнобель, известное дело, стоит ему услышать о деньгах, считай — его нет. Ему само слово «деньги», что рвотный порошок.

Значит, дядю Гришу придется обмануть.

Эта вот простая мысль и смущала Витю. Он не любил подводить друзей, а тем более обманывать инвалидов.

Но после второго графина пива сам собой сочинился третий, зашумело в голове и вдруг — зажглось. Словно бы влепилось в специально для него отведенное пустое место пространства, и оставалось только прочесть «Tockareff & Goloborodko, — читал Витя, — Workshop». И дальше: «World Famous. Superior Quality. Lowest Price». И многое еще читал он, уже на неведомо чьем языке; и невыразимо-прекрасно было горящее это видение, и понял Витя: что решать? Нечего решать, когда все уже решено. Да и чего стыдиться? Нет, в самом деле? Я что, худого ему хочу? Ничего я старику не хочу, кроме хорошего. А если вдруг он придет в здравый рассудок, я ему — пожалуйста. Сколько угодно. Заработает — дай Бог. Симпатия — вот все, что нужно нам. И покинув гостеприимный «Парус», Витя зашагал к Шнобелю.

Григорий же наш Иванович к тому времени давно уже жил почти отшельником, то есть, вмонтировав в дверь смотровой глазок, открывал ее разве что одному-двоим знакомым, по старой памяти.

Давно еще, когда хоронили Берту, Голобородько понял: все попытки его вмешательства в жизнь — сплошная чепуха, одна только истерика жизни. И не то чтобы — плохо он поступает; нет, он попросту людей смешит. Известное дело: зачем козе гармонь, когда она и без того смешная? Конечно, обидно себя той козой осознавать; но что делать, факт есть факт. Бывают, наверное, судьбы словно бы лицевые; ему досталась изнаночная. Досталась — значит, досталась. Так хотя бы от стыда подальше, носа не высовывать.

Он решил: жить для себя. Как живется. Пока не умирается.

Грех жаловаться, для жизни он был вполне укомплектован. Угол свой был, с центральным отоплением, и потолок не протекал. Телевизор «Рекорд» работал что надо, отвлекал от бесполезных мыслей; и еще проработает лет двадцать, при хорошем-то хозяине. Пенсию, скажи, — увеличили. Что хорошо — у нас о людях заботятся. Понятно, благородные папиросы каждый день все равно не покуришь, и правильно. Это если каждый социальный иждивенец начнет папиросы курить по полтиннику пачка — что будет? До чего докатимся? А вот на «Беломор» он теперь спокойно мог перейти, при таких-то деньгах. Спасибо. Все путем; жила бы страна родная. Хорошая страна — только люди плохие пошли. Но это же не значит, что в жизни ничего хорошего не осталось.

Да тьма хороших вещей на свете: глядеть, например, как папиросин розовый огонь становится пеплом, а серебряный пепел — перечного цвета золой. Колоть щипчиками крепкий серый сахар. Ходить в кино на дневной, по 25 коп., сеанс, пока телевидение еще бездействует.

Тут-то его и попутали. Седина в голову, бес в ребро. Он в картине «Фантомас разбушевался» увидел автомобиль-самолет и совсем потерял голову.

Пока очухался он и понял, что сказка — ложь, глядь — а руки его уже что-то такое собирают, проводок к проводку, железочка к железочке, винтик к гаечке. Неизвестно, что, но что-то такое ладно-единое, что-то законченно-округлое, словно игра в «козла», завершенная «рыбой». Тогда он понял, что сказка — ложь, да в ней намек. И понял, что время дня его прошло быстро и удовлетворительно.

Так для прохождения времени дней он и занялся делом, которое само, в свою очередь, заняло его время и мысли без остатка.

Будучи человеком, в технике съевшим собаку, Голобородько от идеи машины-самолета довольно скоро отказался. Манила его идея, но ведь вприглядку, без понятия крыло слепишь — самолет не полетит; а в книжку залез он в библиотеке, не кого-нибудь, самого Н. Е. Жуковского — он все с начала привык постигать, — залез и понял: тут такое наворочено, чего с кондачка не поймешь, а учиться поздно. Мозги усохли. А главное, он понимал: он вылеченный, но элемент психованности в нем присутствует. Этот-то элемент и подбивает, как всем известно, на изобретение машин-самолетов и других вечных двигателей. Спокуха, Григорий. Кино — это кино, тем более если французское, жанмарэ-симонасиньорэ, а в жизни надо мыслить реально. Остановимся на — просто машине. А так как собирал он, наученный опытом, автомобиль не в сарае, а, чтобы никто над душой не стоял, у себя в комнате 8,44 м 2(благо первый этаж, выкатить машину ничего не стоит), то автомобиль, естественно, сократил свои размеры, и Шнобель скорехонько удостоверился в том, что машина у него выходит не иначе как двухместная.