Михаил Енотов - Обыкновенный русский роман

— В общем, я решил ехать на Донбасс.

— В смысле?

— Добровольцем.

— Когда?

— Завтра поезд в Воронеж. Там несколько дней подготовки, а потом через границу и…, — хотел сказать «на войну», но понял, что для папы это, пользуясь терминологией Microsoft Word, словно с ярко выраженной экспрессивной окраской, и сказал: —…дальше по распределению.

Папа молчал — в трубке слышался только голос комментатора фигурного катания из телевизора, и я уже готовился разразиться тирадой о священном долге, припомнить прадеда, потерявшего ногу, воюя партизаном в лесах Белоруссии, рассказать о «горловской мадонне», «одесской Хатыни», кассетных бомбах, белом фосфоре и других зверствах укронацистов.

— Ну… что ж… езжай, — прозвучало вдруг на том конце провода.

Такой ответ мог быть только в одном случае — если папа не поверил в серьезность моих намерений. Меня это немного обидело, но и обрадовало — меньше всего мне хотелось долгих объяснений. Мы вполне дежурно попрощались, и на радостях я даже спустился за вином. Принять решение об уходе на войну было гораздо проще, чем сообщить о нем папе.

Но был еще один человек. Само собой, позвонить Ольге я не мог — это выглядело бы глупо и крикливо («Привет, как ты? Ясно, а я вот на войну ухожу»), поэтому после двух бокалов я решил прибегнуть к эпистолярному жанру. Первым делом я создал для еще не написанного письма архив и защитил его паролем, чтобы Ольга не открыла файл раньше времени, то есть до того, как я погибну или буду уверен, что погибну. Пароль я написал маркером на обоях с пометкой «для Ольги» — если бы я сам не успел сообщить его ей, то первый человек, вошедший в квартиру после моей смерти, увидел бы надпись на стене и, наверняка, передал бы содержание адресату.

Идея с архивом была блистательна, но с содержанием самого письма дело обстояло сложнее. Вместо лаконичного и пронзительного послания я все время сбивался на воспоминания о днях, проведенных вместе. Так я невольно перемотал в голове все наше романтическое home video и в очередной раз понял, что расстались мы как-то странно.

Впрочем, с Ольгой все было странно — меня никогда не покидали сомнения в том, что она вообще человек. Неподдельная детская наивность и простота сочетались в ней с мудростью и проницательностью, которые порой казались паранормальными и, признаться, несколько пугали, как пугают, наверное, дети-индиго или ангелы; хрупкость, ветреность, мечтательность, катастрофическая неприспособленность к жизни вдруг сменялись поразительной жесткостью, трезвостью и стоицизмом, заставляя меня чувствовать себя уже не рыцарем при даме, а оруженосцем при рыцаре; пацанская небрежность, расхлябанность и доходящая до неприличия дурашливость так легко уступали место высокой женственности и совершенно естественному аристократизму, будто дело идет даже не о переодевании, а о включении/выключении света в комнате. Ольга словно объединяла в себе сразу несколько личностей, и некоторые из них, явно, жили не только в прошлом, но и в будущем. Наверное, поэтому я никогда не мог называть ее иначе, как Ольга — традиционные любовные «позывные» или уменьшительно-ласкательные суффиксы по отношению к ней казались недопустимой пошлостью вроде розового киота для иконы. Я даже не пытался разгадать ее — просто созерцал, словно присутствуя при каком-то таинстве и постоянно задаваясь только одним вопросом: «Почему меня впустили в алтарь? Почему именно меня?».

Но вот Царские врата закрылись перед моим носом, завеса задернулась, свечи вокруг погасли. Однажды Ольга уехала, не объяснив толком, куда и зачем, после чего несколько дней не отвечала на звонки и сообщения. Только когда я напрямую спросил «ты ушла?», она прислала скупое «угу», одним междометием взорвав всю чертову вселенную. Вот так, в конце было Слово, и Слово было «угу». Как? Почему? Зачем? — предъявлять эти вопросы к чуду было бы глупо и кощунственно — я просто вышел из храма и побрел по своим никчемным делам. Пошел искать по урнам черных дыр крупицы пепла своей вселенной — вовсе не надеясь ее собрать, а просто, чтобы хоть чем-то себя занять до смерти.

Письмо я так и не написал. Допил вино и уснул. А утром проснулся от звонка в дверь. Наверное, комивояжеры, подумал я, и решил не вставать. Но звонок не стихал. Я пошел открывать дверь, ожидая увидеть пьяное рыло соседа снизу, во время запоев частенько ошибавшегося этажом, но на пороге стоял папа. После нашего телефонного разговора он, видимо, немного поразмыслил над услышанным, а потом поехал на вокзал и купил билет на ночной поезд до Москвы.