Дмитрий Северюхин - Митино счастье [Трагикс по картинкам Александра Кобяка]

Всю новогоднюю ночь Мите пришлось протолкаться на Финляндском вокзале, потому что загородные поезда, как оказалось, были отменены, и попасть в Тарховку можно было только ранним утренним рейсом.

Просторный зал был обильно увешан мигающими гирляндами, чтобы хоть как-то скрасить эту ночь для томившегося здесь весёлого и подвыпившего люда, по разным причинам оказавшегося вдали от домашнего праздничного стола. Взрывы отчаянного смеха тут и там перемежались глухими выстрелами дешёвого шампанского, одноразовые пластмассовые стаканчики, циркулируя по кругу, словно вступали в хоровод вечной жизни, а на засаленных газетных скатертях, густо устлавших скамейки, выстраивались шеренги открытых консервных банок, обветренных куриных ножек и слипшихся бутербродов. Митя автоматически включился в столпотворение общего праздника, с рассеянным безразличием принимая подносимые угощения и невпопад улыбаясь на все обращённые к нему реплики. Как и большинство участников этого вокзального пиршества, он ощущал себя бомжом, навсегда вырванным судьбою из непомерно затянувшегося для него домашнего благополучия.

Утром, добравшись до самого дальнего вагона, Митя в одиночестве уселся у окна и, прикрыв глаза, в задумчивости уткнулся лбом в приятно леденящее стекло. Непривычная тишина полупустого вагона после шумно и беспокойно проведённой ночи показалась ему тревожной, и он с нетерпением стал дожидаться гулкого громыхания закрываемых дверей, предшествующего отправлению.

— Та-та-та, та-та-та, та-та-та, — монотонно застучали наконец колеса, медленно отбивая непростой ритм из трёх тактов. За окном поплыл пустынный перрон, чуть быстрее пронеслись унылые служебные строения, обвитые причудливым орнаментом расходящихся железных путей, в отдалении показались неуютные задворки Выборгской стороны, а вскоре замелькали-замельтешили жидкие берёзовые перелески, изломы кривых заборов и чернеющие среди заснеженных огородов разношёрстные домишки протяжённой дачной местности.

— Та-та-та, та-та-та, та-та-та, — продолжал, учащаясь, биться трёхтактный ритм, и Мите невольно стал приходить на ум стишок-считалочка в духе тех рифмованных нелепиц, с помощью которых он когда-то старался снискать расположение недолюбливавших его одноклассников. Теперь, однако, строчки, подчинённые заданному ритмическому узору, стали сами собой складываться в определённую смысловую последовательность, окрашенную минорной гаммой Митиного настроения. Дойдя до двадцатой строки, Митя уверенно поставил точку и решился записать придуманное на подвернувшейся под руку сложенной пополам новогодней открытке с ненастоящим Дедом Морозом, сунутой ему в карман кем-то из участников вокзального веселья.

Преодолевая согласованное сопротивление вагонной тряски, запотевших очков и замёрзшей шариковой ручки, Митя кое-как справился с этой задачей, но, перечитав своё сочинение, тут же пришёл в смущение от его чрезмерной серьёзности. Желая хоть как-то смягчить неуместный для считалочки драматический пафос, он, задумавшись на минуту, завершил её каверзной строфой, напоминающей куплет из сентиментальной блатной песенки. А уже на подъезде к своей станции он успел густо заполнить свободное поле открытки шаржированным рисунком, который при желании мог бы послужить ключом к прочтению считалочки.

Наугад поплутав по посёлку, Митя наконец подошёл к знакомому, чуть покосившемуся дому, увенчанному забавной башенкой, из круглого окна которой, должно быть, открывался замечательный вид на Залив. Печная труба отдыхала, но ведущая к дому дорожка была хорошо утоптана, крыльцо аккуратно очищено от снега, а прислонённый к ступеням полиэтиленовый пакет со свежими отбросами выдавал людское присутствие. Митя с усилием отворил неподатливую дощатую дверь, обитую на старинный манер плоским металлическим орнаментом, миновал тесные сени с ведущей наверх тёмной лестницей, откинул плотный матерчатый полог и шагнул в знакомую ему просторную комнату. Здесь среди обветшалых стен и неказистой мебели расположилась компания Женечкиных друзей, проводивших послепраздничное утро в почти неслышном лениво-пустом разговоре. Сквозь терпкую завесу табачного дыма пробивался запах портвейна и крепкого чая, а неубранная посуда хранила следы обильного ночного застолья.