Анатолий Бузулукский - Антипитерская проза

«Да, смешно. Теперь. Но когда я умру, извини, изменится система координат, и я окажусь человеком крайне обворожительным».

«Это будет зависеть и от того, как ты умрешь. С твоим поведением ты можешь кончить очень паскудно. В сточной канаве».

«И вот ему было мучительно видеть, что какому-то, в общем, босяку женщины мажут ноги дорогим маслом».

«Русаков!»

«Как тяжело умирают эти лжецы! Опять один умер от рака позвоночника. Они даже умирать едут в Лондон».

«Праведники тоже умирают от рака».

«Да, к сожалению, тоже. Но...»

«Никакого “но”. Мы всё узнаем в достоверности. Ведь ты, Русаков, больше всего на свете любишь эту достоверность. Только она у тебя всегда какая-то недоговоренная, на полутонах».

«Трусость, а не страх».

«Вот именно... Ты всё один, Русаков?»

«Один».

«Одному тяжело?»

«Да нет. Патовая ситуация — это ведь не стена. Это огромный лес. По нему трудно идти, зато не надо думать о направлении. В какую бы сторону ты ни пошел, всюду будет одно и то же — лес, глубокий, тревожный, непроходимый...»

«Понятно. Земную жизнь пройдя до середины... Смешно. Она, говорит, не меня бросила, а мой социальный статус бросила, и теперь не ко мне вернулась, а к моему благополучию вернулась. Один мой знакомый, когда от него ушла жена, целый год еще жил с тещей в одной квартире. Боясь, что та его отравит, завязал пить, разбогател, и, как следствие, жена вернулась. Теперь они объединились с женой и тещу отправили в дом престарелых».

«Загладить вину перед близкими и жить в самодисциплине и укладе, изо дня в день, сквозь болезни и заботы, до логического конца?»

«Современные точки опоры: комфорт, секс, долгожительство. Ты не философ, ты не Витгенштейн».

«Наоборот, отсутствие любви, может быть, асексуальность, иногда проститутки и тогда — ярость и сожаление, что всё это очень накладно».

«А как же вдруг — великолепная улыбка и невозможность ее осилить ни физически, ни обожанием?»

«Красота телесная должна быть порочной, иначе она — лживая тварь. Есть мерзкие, а есть богомерзкие, те вполне приличные с виду».

«Что Лера?»

«А вы видели, что Рубикон, который называют Лерой, был перейден?»

«Что?»

«Вот то-то».

«Смешно, Русаков. Нам никто не нужен, мы пойдем дальше одни. Так?»

«В отрочестве я придумал теорию, которая теперь мне мстит. Суть этой теории заключалась в том, чтобы вызвать искусственным образом ненависть ко мне у самых близких мне людей — матери, брата, тетки. Однажды, среди ночи, в озарении, я понял, как сильно они меня любят. Мне было это приятно, но я испугался, что, если со мной что-то произойдет, они этого не переживут, особенно мать. А я этого не мог допустить. Тогда мне пришла спасительная мысль (как оказалось, очень банальная, так поступают многие) стать настолько плохим человеком по отношению к моим близким, чтобы они в конце концов меня разлюбили, чтобы разрыв со мной не стал бы для них горем, чтобы они были безразличны ко всему, что бы со мной ни случилось, даже самое постыдное и самое страшное. Вот такая опрокинутая, вывернутая наизнанку была у меня любовь. Надо сказать, что я играл в эту ненависть вполне правдоподобно. А может быть, и не играл, может быть, действительно ненавидел, презирал их и специально придумал эту идейку с двойным, а то и с тройным дном. Мне кажется, по-настоящему я боялся другого — я боялся, что они вдруг поймут, что любят меня по ошибке, что на самом деле меня любить нельзя».

«Ну и что родственники?»

«Ничего. Они умерли чересчур рано для моей теории, как будто не хотели, чтобы она осуществилась, — и тетя, и брат, и мать. Отец же, который умер еще раньше, к нашему ближнему кругу не принадлежал. Он один видел меня насквозь, но помалкивал и, конечно же, никогда меня не любил, за что я ему, исходя из этой дурацкой теории, по сути, должен быть благодарен».

«Любишь ты на себя наговаривать, Русаков. А перед отцом, действительно, в этом мире если и возникает некая вина, то теперь только эдакого культурологического плана. Блудный сын, для порядка, должен успеть упасть с раскаянием в ноги отца. В противном случае возникает еще один диссонанс. Хотя, впрочем, одним диссонансом больше, одним меньше. Вот такие похоти отца вашего».

«Отец боится сына. Не за сына, а сына... Мы уже давно не патриархальны».

«Кто это — мы?»

«Например, русские. Помнишь, разбился самолет с российскими детьми в Швейцарии. Осетин, у которого погибли тогда жена, сын и дочь, через некоторое время зарезал диспетчера, виновного в этой авиакатастрофе. Но тогда в такой же ситуации был и некий русский мужик, у него тоже погибли сын, дочь, жена, тот же семейный состав. Так вот русский не пошевелил и пальцем в отместку, только что-то мычал в телевизор нетрезвое. А осетин решился».