Борис Дышленко - Пять углов

— Точно, — сказала старушка, — точно. Только, Исайя Андреевич, я все равно не помню, где мы с вами встречались.

«Вот-те раз! — подумал Исайя Андреевич. — Теперь уже и не „Свинокопчености“!»

— Так ведь вчера же...

— Нет, не вчера, — сказала старушка, аккуратно высвобождая из деликатных пальцев Исайи Андреевича свой локоток и дальше передвигаясь сама. — Что вчера, Исайя Андреевич, то я помню, и что позавчера, тоже помню — память у меня хорошая. Вы мне лучше скажите: мы с вами прежде встречаться не могли?

— Да как же! — опять удивился Исайя Андреевич. — Да я ведь вас вчера провожал до Ломоносовской улицы. Неужели не помните?

— Да нет, это я помню, — сказала Марья Ильинична. — Это я помню: ведь вчера понедельник был. Я по понедельникам всегда по Ломоносовской хожу — тут ошибки быть не может. А вот, я помню, в старину...

— Ну, верно, — подтвердил Исайя Андреевич. — То же самое я вам и вчера...

— Да что вы, Исайя Андреевич, все — «вчера» да «вчера»! Вот я помню, еще в старину, в молодости... Э-эх, старина-старина! — Старушка от удовольствия даже остановилась. Топнула несоразмерной от возраста ножкой. — Старина!

— Вот я и говорю, — обрадовался Исайя Андреевич, — в старину. Можно сказать, после самой Великой Октябрьской и даже, можно сказать, до. Я же тогда ухаживал за вами. Помните, как я ухаживал?

— Ну, как же, — заулыбалась Марья Ильинична, — это же мы тогда на Староневском жили. Помню-помню. Как же, Исайя Андреевич, были времена. Вы тогда Сашей назывались, — доверительно сообщила старушка, хотя Исайя Андреевич и сам ей это вчера говорил.

— Верно, — грустно подтвердил Исайя Андреевич. — Я за вами ухаживал, а вы в юнкера были влюблены.

— В юнкера? — гордо сказала старушка и даже выпрямилась от негодования. — Ни-ко-гда! — твердо сказала старушка. — В юнкера! Тьфу!

— Да напрасно вы так переживаете это, — сказал Исайя Андреевич. — Я ведь... Я не придаю этому значения: любовь это ведь такое дело. Насильно, как говорится, не будешь приятен. Что же — и юнкер?

— Нет, товарищ, вы что-то путаете, — твердо сказала Марья Ильинична. — Вы меня не за ту принимаете. Никогда я в юнкера влюблена не была.

— Ну, не были, не были, — согласился Исайя Андреевич, не желая обострять только вчера восстановленные отношения, и хоть ему было неприятно, что Марья Ильинична так решительно отрекается от своей первой любви, что она, может быть, под давлением обстоятельств хранит это в тайне, все же согласился. — Нет, не были, — согласился Исайя Андреевич. — Вы, наверное, это просто так говорили. Наверное, просто по какой-нибудь причине говорили.

— Мало ли чего молоденькая девушка ни наговорит, — сказала пожилая дама. — Наболтает сорок бочек, а потом сама всю жизнь жалеет.

У Исайи Андреевича затрепетало в груди.

— Так вы... вы, — сказал он, — жалели об этом.

— М-м-м! — протянула старушка и повела очками куда-то в сторону.

У Исайи Андреевича коленки скрипнули и подогнулись.

— Ах! — сказал Исайя Андреевич.

Старушка посмотрела на него с улыбкой.

— Ну, прощайте, Исайя Андреевич! — сказала старушка, приостанавливаясь возле дома Исайи Андреевича. — Дальше не провожайте меня. Дальше я уж сама дойду.

— Вы — снова к сестре? — спросил Исайя Андреевич.

— К сестре, — сказала Марья Ильинична, — проведать, как она там.

— Вы что, каждый день к ней ходите? — полюбопытствовал Исайя Андреевич.

— Каждый день, — сказала старушка, — а раз в неделю у меня сходимся. Прощайте, прощайте, Исайя Андреевич. Заходите как-нибудь в гости. Адрес возьмите.

— У меня он вот здесь записан, — с улыбкой сказал Исайя Андреевич, прощупывая записную книжку, которую он перед выходом не забыл переложить в карман пальто. — Прощайте! — сказал он. — До свидания вам! — сказал он; когда старушка уже отошла, он с нежностью прошептал: — Машенька!

Исайя Андреевич постоял немного на своем углу, потоптался.

— А ведь помнит мой дом, — удовлетворенно сказал Исайя Андреевич. — Все помнит, только вид делает. Ох, кокетка! — сказал он, но сказал это ласково и любовно.

— Первый завтрак легкий — второй будет плотный, — с удовольствием сказал Исайя Андреевич.

Он подошел к раковине и наполнил водой леечку. Поливая кактусы, мурлыкал про себя песенку юности «Белой акации грозди душистыя».

— Белой акации грозди душистыя, — пел Исайя Андреевич, — вновь аромата полны.

Отчетливо пел букву «о» в слове «аромата», как тогда ее пел, подражая Шула-Шулаковскому, знаменитому в то время певцу. Правда, и тогда не пел Исайя Андреевич, а только мечтал, как бы он ее спел, если бы у него был для этого подходящий баритон; а теперь вспомнил, и опять — на букву «о», — мечты пробудились.