Борис Дышленко - Пять углов

— Значит, и меня не помните? — печально сказал Исайя Андреевич.

— Да нет, вас вроде вспоминаю, как напомнили.

— А вчерашнюю нашу встречу вы помните?

— Вчера мы не встречались, — уверенно ответила старушка.

— Да как же, вспомните — встречались. Еще прошлое наше с вами вспоминали.

— Какое прошлое? — спросила старушка.

— Ну, наше; ваше и мое.

— А чего это? — Старушка недоверчиво посмотрела на Исайю Андреевича.

— Ну, как я... Как я за вами ухаживал и так далее.

Старушка посмотрела на Исайю Андреевича и насторожилась.

За проволочными очками мелькнуло что-то, как будто какое-то воспоминание — не то вчерашнее, не то совсем давнее, из молодости, из времен девичества, — какое-то слабое напряжение, которое все усиливалось, росло — и вдруг старушка подпрыгнула на скамейке.

— Хха-а! Сашок! — радостно крикнула старушка и хлопнула Исайю Андреевича по плечу.

— Сколько лет, сколько зим! — крикнула она. — Куда же ты, парень, тогда пропал?

Исайя Андреевич растерялся от такого панибратского обращения. Как-то совершенно это не вязалось ни со вчерашним, ни со всем обликом Марьи Ильиничны. Исайя Андреевич и заговорил не сразу, а только когда пришел немного в себя. Тогда, закрыв рот, поскольку он так и сидел с открытым, а потом снова открыв его, он стал пересказывать уже трижды рассказанную историю своего переезда. Но, рассказывая, он вовсе не думал о том, что говорит, а повествовал автоматически, сам же тем временем соображал: что же это опять такое стряслось с Марьей Ильиничной, что не только спутало в ее воспоминании даты и события — это бы еще ничего, — но также сделало ее из расположенной и общительной, даже, можно сказать, доверчивой, вдруг неприязненной и подозрительной и добавило неожиданной фамильярности, которой разве что от мужчины, да и то какого-нибудь новомодного, можно было бы ожидать.

— А почему это епархиальная? — вдруг перебила Марья Ильинична. — Вы что, из жеребячьего сословия?

— Папа мой, собственно, из духовенства, — отвечал шокированный Исайя Андреевич. — То есть папа был дьяконом, но ведь вы же знали об этом факте.

— Ишь ты! А прикидывался сознательным рабочим классом, — сказала Марья Ильинична. — То-то я чувствовала: что-то здесь не то.

— Да нет, что вы! — удивился Исайя Андреевич. — Я за потомственного рабочего никогда себя не выдавал. То есть я не имел ничего против, но сам я, из духовенства происходя...

— Ничего подобного, — оборвала его старушка. — Что я, по-вашему, сумасшедшая? Уж кому-кому, а мне ли не помнить? Уж кто потерпел, как не я? Прикидывались, говорили, что краснопутиловец, а вышло вон что.

— Да нет же, — пытался оправдаться Исайя Андреевич, — я ничего...

— Ладно, — отрубила старуха, — не будем. Кто старое помянет, тому глаз вон. Только не воображайте особенно о себе: я потом тоже недолго горевала. Нашелся хороший человек: взял и такую — не посмотрел. И что? Век прожили. Всего пять лет, как похоронила. Достойный человек был, ударник физического труда, фронтовик, знаки имел — вот так. Я свою жизнь хорошо прожила — не жалуюсь.

— Вот, значит, как у вас судьба удачно сложилась, — с завистью сказал Исайя Андреевич, — а я так на всю жизнь холостяком и остался.

— А не нужно порхать было, — сказала старушка, — не нужно порхать мотыльком, — она обиженно собрала ротик в морщинки, — и обманывать не нужно. А то обещал жениться, а потом — в кусты.

— Кто? Я — в кусты? — изумился Исайя Андреевич. — Да что это вы, Машенька, такое говорите!

— Я вам не Машенька, — строго сказала Марья Ильинична.

— Да-да, я понимаю, — поник Исайя Андреевич, — пусть не Машенька, раз вам не угодно. Только вы ошибаетесь, путаете. Я в кусты не прыгал и не порхал: ведь все по-другому было.

— Да что старье ворошить? — сказала старушка. — Жизнь прожита, кто виноват, — что об этом разговаривать.

— Да, вы правы, — совсем сник Исайя Андреевич, — вы правы. Только что же теперь делать?

— А ничего не делать, — ответила старушка. — Который час, вы не скажете?

— Девять, — сказал Исайя Андреевич, посмотрев на подарочные часы, — ровно без одной минуты девять.

— Мне пора, — сказала Марья Ильинична, — мне к сестре идти, я пойду.

— А можно мне хоть проводить вас? — робко спросил Исайя Андреевич.

— Провожайте, — равнодушно ответила старушка.

Исайя Андреевич проснулся рано и долго ерзал и ворочался в постели, даже головы не высунул из-под одеяла, чтобы посмотреть на будильник, и только когда зазвонило, он нехотя встал, решив, что в любом случае не стоит ломать английский план.