Белла Улановская - Одинокое письмо

Теперь я была даже старше многих здесь продавщиц и сознавала, что никакого превосходства в них не содержится и что даже некоторые представляют собой усталых, как часто говорят, измотанных работой женщин, а стандартные прически и дешевая косметика не делают им чести.

Я заметила, что моя спутница втянулась в игру и тоже преуспела в преодолении толпы и громкости голоса.

Вдруг поднялся какой-то шум и выяснилось, что подсвечники кончились.

— Где еще можно купить подсвечники, — затараторила она, выдвигаясь.

— Только здесь были, — гордо ответила девица, наблюдая опустение вокруг ее хлама.

Мы отошли. Рассматривая ряд убогих Дедов Морозов, мы продвигались вдоль закругленного прилавка.

На другой стороне было все то же самое, но немного потише, куча подсвечников была вывалена в стеклянный лоток.

— Отложите нам десяток, — налетели мы и встали в очередь у кассы.

Теперь у нас уже были подсвечники, ватные снегурочки и синий клоун.

Но вдруг мы увидели: груды синих, желтых, зеленых подсвечников были навалены в еще одном таком же отделе.

Мы живо отобрали десяток поярче — она держала все в сложенных ладонях, я достала прежние, некрасивые, белые — и черт нас дернул позвать продавщицу.

— Вот смотрите, — объясняли мы, — мы кладем сюда десяток белых, которые мы купили вон там, и берем столько же цветных у вас.

— Уходите отсюда, — замахала она руками, — нам самим надо.

Но когда она отвернулась, мы все же их поменяли.

Потом мы увидели неканонических Дедов Морозов: из-под распахнутых шуб виднелись их полосатые крестьянские штаны, заправленные в валенки, и яркие рубахи навыпуск.

Мы вывалили всю мелочь, но на этих мужиков денег не хватило. Мы еще постояли около них, у каждого было свое выражение, застывшее от мороза.

Тут я вспомнила о своем неизменном:

— Пойдем наверх, вдруг там тулупы есть.

— Где у вас шубы продаются? — нам указали на четвертый этаж, но там не было не только шуб на мой рост, но вообще ничего мехового, зато мы увидели еще один отдел игрушек.

Мне бросились в глаза стеклянные совы.

Я сразу представила свою ущербную елку, усаженную фиолетово-зелеными зловещими совами. Мы снова вывалили мелочь и на все оставшееся накупили сов.

Мы вышли, нам было по пути до угла. Было уже темно.

Мы веселились видом убогой елки, усаженной совами, но нам предстояло разойтись, мне снова думать о прежнем, а ей идти к маме.

Я как-то давно, еще в школе, была у них. На столе там стояла карточка пожилого офицера с тонкими губами, в очках с железной оправой. Тогда она показывала мне разные вырезки из газет, тетрадки, переписанные стихи. Запомнились тогда: «Лес да лес, а за лесом что, горы ли, море ли...»

Мы дошли до угла, тут я вспомнила, что она может доехать домой на двенадцатом, который как раз останавливается около моего дома, хотя это для нее небольшой крюк.

— Что ты так хочешь меня посадить? — уязвилась она. — Мне нужно быть на воздухе, и я давно не гуляла.

Мы прошли мимо Спаса на Крови. То узкое место, где стены собора почти подступили к набережной канала, теперь огородили с двух сторон решетками, чтобы не собирались здесь ИПХ — истинно-православные христиане. О них нам рассказывал на лекциях «атеист» Сережа.

Мы свернули вдоль забора Михайловского сада по трамвайным рельсам и на повороте в углублении увидели пустырь, усыпанный елочными иголками. Это были остатки базара, никудышные елки валялись мусорной кучей. Мы подошли поближе, два мужика в тулупах подошли к нам.

— Дяденька, дайте елочку, — вдруг заканючила я.

Один из них выбрал из кучи метровую елку:

— Наверное, студентки, — одобрил он, — берите.

Я прихватила ее рукавицей, ветки у нее были мягкие, так что руку можно было особенно и не отодвигать от себя — они пружинили и не ломались, когда прижимались к моему боку.

Я несла ее елку, а она шла рядом и повторяла:

— Пять лет у меня не было елки.

Голос у нее был похож на голос дикторов китайских передач на русском языке.

Сейчас я была героем и защитником слабых, бывалый человек, которому в жизни выпадало всякое. Мне наплевать, что встречные посмеиваются над этой елкой, мало ли почему я несу именно такую, мало ли какие у меня на то важные причины.

Вообще-то, я роста небольшого и хочу немного потолстеть, потому что я почти худая.

Я это сообщаю для того, чтобы сказать, что когда я с ней, то невольно чуть сгибаю шею и горблюсь, рядом с ней я кажусь себе большой, здоровой и мощной бабой: скрестив руки на здоровенной груди, упираясь сильным бедром, я стою за прилавком. Голос мой вульгарно криклив, помада ярка, юбка натянулась на мощных бедрах. Я нагло на всех гляжу и вижу восхищение собой.