Белла Улановская - Одинокое письмо

К Новому году прилетят оленьи нарты, выйдут оттуда неповоротливые ненцы, откинут кухлянки на малицах, сядут чай пить.

По ночам будет лаять Шейка, просыпаться Егор, задумываться: кто-то ходит вокруг дома, снегом поскрипывает? А как посереет в окне, выскочит на крыльцо, да на следы.

Вот заяц скакал: две лапки и сзади ямка, опять две и одна, а вот лиса стежку прошила, бежит ровно, как по ниточке.

— А волков сей год не было еще, — соображает Егорка, — ушли от нас волки.

Говорил ему отец, что если все время плыть по речке, то приплывешь к морю, а у моря деревня стоит, и живет там много рыбаков. Снарядят они карбаса и выйдут в море невода на семгу ставить.

Тут-то я ее и встретила. Уж тут увидеть ее я не ожидала, не то что она не могла здесь пройти, почему бы ей и не пройтись по Невскому после работы, направляясь в книжный магазин.

В этот час здесь царили зрелые красивые женщины в добротных шубках и меховых шапках. Да и я не без дела брела по Невскому: надо было купить всего к елке, свечек, какую-нибудь маску...

Елку я притащила еще вчера. На мою долю всегда выпадают ущербные елки. Моя была непомерно длинна, с обломанными по краям ветками, пока я шла с ней, все переглядывались, потом я выставила ее на балкон, и она раскачивалась там на ветру и шевелила своими тремя ветками, как будто у себя на моховом болоте. Ветра у нас на восьмом этаже хватает, часто шумит, когда осенью началось наводнение, то пустые бутылки на балконе перекатывались, как тюки по палубе, а когда ветер стих, они так и остались повернутые горлышками в одну сторону — хоть направление ветра по ним определяй; ну и гремело тогда всеми переплетами, ну и налетало! чего бы стоило оторвать какой-нибудь блок от дома, как раз по шву все потрескалось.

А надо сказать, что как только случится ветреная погода или чистый снег выпадет, тут я сразу гляжу на тюленью шкуру в углу, тюленя подбили на Мяг-острове еще летом, а шкура все еще не просохла и крепко пахнет, — и чего же я здесь сижу, что же я не еду.

Сейчас там, на Белом море, морозы под сорок, на санях куда добраться или у ненцев — разве в том, в чем я сейчас бреду, можно: прохудилось, продувает, меховой воротничок такой благородный, полосочка такого же меха вниз спускается, и все так скромно, и в глаза не бросается, черный мех — черное пальто.

И чего я тут тащусь — плечи внутрь, одно плечо вниз, мне бы сейчас в школу или по заданию редакции: «А сколько у вас ненцев в колхозе, а на Летнем берегу не так, как у вас, семгу ловят, а когда лед пройдет, а когда самолет придет, а не скучно вам всю жизнь в лесу» — ну, последний вопрос я, конечно, никогда бы не задала, а зависть моя к ним так наружу бы и лезла.

Уже и Новый год подошел, и последний экзамен сдала, и диплом получила, а все тут сижу и сижу, бреду я теперь в тоске и обиде, гляжу злобно вокруг, а если меня толкнут покрепче в толпе, то я сразу думаю, что так мне и надо.

Тут-то я и вижу ее постную физиономию, она-то меня не заметила, спешила куда-то.

— Пусть мне будет хуже, — подумала я и окликнула ее.

— Ты не знаешь, открыт сегодня фонетический в университете? — сразу напустилась она на меня своим торопливым бесцветным голосом; она всегда торопится все быстрее сказать, будто понимает, что никому долго слушать ее неинтересно.

Я сама шла из библиотеки — и зря туда таскалась: из присутственных мест все давно разошлись.

— Нас тоже раньше отпустили, а я хотела позаниматься, — сокрушалась она, потеряв всю свою стремительность.

— Пусть мне будет хуже, — вновь подумала я, и, вместо того чтобы постоять минутку в скорбном сочувствии и попрощаться, я сказала: — Пошли со мной игрушки покупать!

Я все еще сомневалась, что она согласится заниматься такими пустяками, но она грустно сказала: «Пошли, раз все равно закрыто», — и мы пошли вместе.

Когда мы добрались до елочного добра, вокруг которого сновали толпы, мы представляли некую силу. Теперь я поражала свою подругу грубостью и расторопностью. Я толкалась, кричала, таскала через головы подсвечники, бесцеремонно щупала ватных снегурочек.

В детстве мне никогда не удавалось купить какую-нибудь мелочь в канцелярском магазине; когда я наконец решалась спросить продавщицу, ее отвлекали, она меня не слышала, а когда и слышала, то всегда меня перебивали и отталкивали.

Перед Новым годом продавщицы нашего магазина надевали кокошники, белые ватные шубки. Была среди них одна, которую я любила: со светлой косой она неплохо выглядела в роли Снегурочки. Я топталась около ее прилавка, делая вид, что разглядываю краски и папки для нот, а сама собиралась с духом спросить, сколько стоит нотная бумага или тогдашняя новинка — карандаш с красной чернильной резинкой вверху. Через несколько лет магазин закрыли, а когда снова открыли, то стали продавать часы, и ее я больше не видела. Как-то я услыхала, как дворничиха Маруся говорила у ворот, что она вышла замуж за лейтенанта и уехала на Север...