Игорь Адамацкий - Созерцатель

Одна Авдюня обо всем этом ничего не знает, однако не теряет надежды выяснить все до конца. Каждую ночь она сидит у окна и ждет, когда кто-нибудь выпрыгнет с четырнадцатого этажа. И я верю, она дождется.

Поначалу кое-кто помнил, а впоследствии все забыли, при каких обстоятельствах и зачем появился у нас дедушка. Семья была большая, комнат в квартире насчитывалось около двадцати, и потому никто не удивился, когда пришел дедушка, неизвестно чей, и стал жить.

Вероятно, кто-то ходил за покупками, потому что на кухне в чугунном котле, вмазанном в плиту, всегда булькала похлебка. Утром обитатели квартиры разбегались кто в школу, кто на службу, кто на работу, и оставались дедушка и я. Дедушка был неграмотным ветераном труда, а я образованным бездельником. Я не служил и не работал не из романтического протеста, а из социального чувства неуверенности в полезности своих усилий. Даже незначительная моя активность могла привести к катастрофическим результатам, и я был вынужден заниматься ничем. Я не родился бездельником, а стал им после того, как пытался работать составителем железнодорожных поездов, провизором аптеки, авиамехаником, кочегаром ядерной установки. Это было... нет, не заставляйте меня вспоминать об этом.

Единственно, что мне могли поручить без ущерба для общественной безопасности — это пересказывать дедушке содержание газетных новостей дважды в день, утром и вечером. Часов в десять утра, когда из квартиры убегали занятые, дедушка выходил из своей комнаты. Я слышал его шаркающие шаги и осторожный стук деревянной ложки об оловянную миску. Дедушка на кухне наливал в миску похлебку и нес в комнату. Там он садился в высокое кресло, располагал миску на коленях и зачерпывал деревянной ложкой, обкусанной по краям.

И здесь появлялся я с пачкой утренних газет. Дедушка замирал с ложкой у рта и хитрыми блестящими глазами рассматривал меня. Не обнаружив подвоха, он успокаивался и продолжал прихлебывать и беззубо чавкать, а я раскрывал газеты одну за другой и по своему усмотрению прочитывал или пересказывал наиболее интересные новости. Временами дедушка смеялся, часто невпопад. Особенное веселье вызывали у него сообщения о землетрясениях и тайфунах. Не потому, что дедушка был патологически жесток, нет, все непонятное вызывало у него интерес.

Через полтора часа дедушка заканчивал процедуру, вытирал миску носовым платком, облизывал ложку, опускал на пол и, скрестив на животе жилистые руки, задремывал. Я на цыпочках удалялся из комнаты и уходил побродить по городу. Вечером я снова появлялся у дедушки с пачкой вечерних газет и снова читал, пока дедушка управлялся с похлебкой.

Я не мог представить себе дедушку отдельно от его ложки и миски, но однажды он сам предстал в ином виде. В квартире была большая ванная комната. Ванны в ней не было, но наверху под низким потолком торчали пять душевых дырчатых рожков, один из которых во время работы визжал. По этому визгу удавалось определить, что кто-то моется. Семья была большая, и часто мылись вперемешку — мужчины, девушки, женщины, юноши. Это никого не смущало, все были так заняты, что не оставалось времени обращать внимание на пол и возраст.

Однажды под душем я встретил дедушку. Он оказался суховатым, хорошо сложенным подтянутым мужчиной. Он узнал меня и спросил, перекрывая возгласом визг душа:

— Что новенького?

— Землетрясение в Париже! — сообщил я.

Дедушка загоготал беззубым ртом, затем озабоченно выкрикнул:

— Что-нибудь с Эйфелевой башней?

— Немного погнулась! Но американцы ее выпрямили!

— Ого! — испугался дедушка. — Янки заняли Париж?

— Нет еще, но они на подступах!

— Ничего, — успокоил дедушка, — линия Мажино их сдержит!

Я запомнил дедушку таким — бодрым, энергичным, остроумным.

Как-то в утренний час новостей он аккуратно доел свою похлебку, задремал под мой бесстрастный голос и не проснулся. Умер он, как и жил, не причиняя никому хлопот. Через несколько дней его сожгли. В зале прощания крематория все провожающие не поместились. Я тоже стоял за дверью, вытягивал шею и слушал последние слова про дедушку, которого никто не знал лучше, чем я. Откуда-то из-под пола доносились глухие лающие голоса встречающих.

Я по-прежнему хожу каждое утро в пустую комнату дедушки почитать вслух газеты. Я понимаю, что наши привычки сильнее нас, но надеюсь, что есть что-то, что сильнее наших привычек.