Игорь Адамацкий - Созерцатель

Я подкрутил рукоятки передающей системы, настроил частоту, тембр, проницаемость и сказал клиентке:

— Готово, можете читать.

Женщина опустила на шею цветастый платок, достала из тайника на груди сложенный вчетверо листок школьной тетради, расправила ладонями на столе и застенчиво улыбнулась:

— Надо туда сделать погромче, бабушка глуховата.

— Пожалуйста. — Я добавил громкости и пододвинул микрофон. — Говорить надо в эту штуку.

Женщина кивнула, облизала пересохшие губы и начала читать:

— Дорогая бабушка. Мы все тебя помним. Твой внучатый племянник снова женился. Он взял за себя Маринку из промтоварного. Наша корова Зорька на сочельник телилась бычком. А летом подохло много кур от болезни. Мы все здоровы и помним тебя. Твой портрет висит в горнице между дедом и императором.

Она всхлипнула и посмотрела на меня испуганно:

— Это всё.

— Может, еще пару слов про императора? — предложил я.

— Не-а, — покачала она головой, — я лучше про козу. Придвинувшись большим ртом к микрофону, она сказала:

— Дорогая бабушка, наша коза Светка дает полтора литра.

— Прекрасно! — Я выключил микрофон. Одна за другой мигнули и погасли разноцветные лампы.

Женщина встала из-за стола, надела на голову платок, затянула концы.

— Сколько я должна?

— Нисколько. Это пробное испытание передающей системы.

— У меня в узелке два десятка яиц и шматок вяленой медвежатины.

— Хорошо, оставьте у кухарки.

Женщина пошла к двери и снова вопросительно взглянула:

— Скажите правду, мои слова дойдут до бабушки?

— Всенепременно. Это проверено. У меня патент Всемирного общества трансценденталистов.

— А... обратно нельзя? От бабушки? Она умерла больше года, и никто ее и во сне не видел.

— Увы, — развел я руками, — мое изобретение еще несовершенно. Пока я могу передавать лишь на тот свет. Попробуйте обратиться к спиритам.

— Это в город надо. А у меня дети. И скотину надо обихаживать.

— Тогда придется немного подождать. Я модернизирую изобретение, и тогда мы легко поговорим с вашей бабушкой.

В школе для взрослых я преподавал лучший из возможных предметов — изящную словесность. И эта работа, которой я отдавал жар не растратившей надежд души, стала обычным рутинным занятием. И вдохновение, и искрометные полеты мысли при частом повторении могут вызвать привычную скуку.

Однако многое переменилось, когда меня направили в классы психбольницы и в классы тюрьмы. Обучение сумасшедших по программе школы входило в реабилитацию после курса лечения. Больные не вызывали у меня ни любопытства, ни страха, хотя больница также была тюремной, и в ней лечились после совершенного убийства.

Моих учеников от обычных людей отличали мелкие особенности поведения. Один на моих уроках, особенно из-за воспарений по поводу Ивана Тургенева, отчаянно грыз собственные пальцы, другой с интервалом в двадцать восемь секунд поддергивал на себе ватник, третий, как только я входил в класс, распахивал огромную пасть рта и показывал два внушительных клыка. Но мне с ними, да и им со мной было неинтересно.

Другое дело — нормальные заключенные. Они обладали разумением, и часто значительным. Обучение заключенных не входило в реабилитацию, но составляло часть всеобуча и учитывалось при зачете тюремного срока.

Подходя по набережной к воротам тюрьмы, я заранее внутренне подтягивался, как сержант перед новобранцами. Проходил караулку за воротами и по пустым гулким лестницам поднимался в класс. Все девять стриженых ждали меня. Не сразу мне удалось отучить их при обращении к ним вскакивать и называть не только имя, но и номер статьи уголовного кодекса.

Это были довольно внимательные и сообразительные парни. С ними было интересно. Они понимали с полуслова. Правда, у троих стриженые головы заросли серыми струпьями, но внешний ужас не пугает того, кто «сеет разумное, доброе, вечное».

Постепенно я прочно овладел их вниманием. И хотя по инструкции я не мог приближаться к ним на расстояние ближе вытянутой руки, но зато я добился, что во время урока дверь классной комнаты была не на замке, а приоткрыта. Она могла для моих учеников символизировать путь к исправлению.

Однажды во время урока в класс вошел пятнистый обшарпанный кот. Он запрыгнул на стул, возле которого я стоял, и начал странно ощупывать лапой край стола. Один глаз кота, голубой, был навыкате, другой — без зрачка. Заметив мое недоумение, один из учеников — статья 144 — сказал, что это Кузя, от рождения слепой, и что его все любят. Я подвинул стул ближе. Кузя когтем зацепил мою авторучку, свалил себе на стул и стал играть.