Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Как она? — спросила ты. — Скоро?

— Скоро. Уезжает в деревню. Рожать на свежем воздухе.

— Надолго?

— Мы еще не решили.

— Ты останешься один. Бедный. Давай соединим наши одиночества в одном беспредельном счастье, — сказала ты с вызовом.

— Не паясничай. Это тебе не к лицу.

— А что к лицу? Следовать твоим желаниям? Ловить взгляды и впитывать слова? Повелитель прихотей...

— Неплохая программа для любящей женщины.

— Ты боишься ответственности. За себя, за меня, за жизнь.

— Всему этому мне еще предстоит научиться.

— Может оказаться слишком поздно.

И ты ушла. Ощущение утраты возникло позже и возвращалось в меня, как в собственный дом, который еще не был выстроен.

Они явились, когда я их не звал и не ждал. Старший из близнецов с порога начал улыбаться во весь щербатый рот, а младший придавал приветливость всегдашнему своему угрюмому лицу.

— Мы тебя не забыли, — сказал младший.

— Мачеха дома? — спросил старший.

— Уехала рожать в Новгородскую.

— Мы ее утром видели.

— Значит, еще не уехала.

— А нам плевать, кто дома, а кого нет, — сказал младший. — Мы в армию уходим. Вот и пришли потолковать.

— Когда уходите? Через две недели? Ну и подождете. Снимут гипс, тогда и устроим толковище.

— Ждать нельзя, — сказал младший. — Нас твоя краля просила, когда уезжала. Мы ее в городе встретили на вокзале. Вы, говорит, парни, его поддержите, ему тяжело. Это тебе тяжело. Я, конечно, с ходу расстрогался. Я жалостливый. А на вокзале к твоей красотуле какой-то фраер подваливал. Клинья бил. Она у тебя ядреная. Как орех. Так и наводит на грех. Пришлось с этим чуваком потолковать в сторонке. Надеюсь, он что-то понял.

— Кончай тарахтеть, — перебил старший. — Как узнали, что в армию, первым делом к тебе.

— Да, обезлюдела земля. Спасибо, что зашли, не забыли.

— Подожди, — сказал старший. — Стоим и думаем: идти не к кому, только к тебе. Росли вместе, дрались вместе. Ты стал как родной.

— Третий двойняшка, — утерпел младший.

— Вот-вот. Кого знаем лучше остальных в поселке? Тебя. С кем жальче расставаться? С тобой.

— Спасибо, ребята. Кто еще уходит в армию? — спросил я.

— Идем мы, потом трое с механического, потом один из столярки, знаешь, рыжий такой, у него брат в прошлом году под поезд кинулся из-за любви. Всего человек восемь.

— Слушай, — сказал младший, — бросай ты свой университет. Разве это жизнь — над книгами сохнуть? Головой работать надо. Айда с нами в Морфлот. До свиданья, мама, не горюй. Наедим морду шире плеч и каждое утро — с голым торсом по мокрому пирсу. Да, — вспомнил он и положил на стол мой нож, потерянный на берегу. — Не теряй, — осклабился он.

Я подвинул нож к нему.

— Возьми на память. Я тебя не сильно поцарапал?

— Нормально, — расплылся младший. — Видишь, концы не отдал.

— Тебе я другой достану и пришлю, — сказал я старшему.

— Спасибо. Ты настоящий. Чего мы всю жизнь дрались?

— У него была вызывающая внешность. Так и хотелось по хохотальнику съездить.

— А теперь не хочется?

— Пригляделись. У всех нас рыла одним пятаком.

— Спасибо, ребята. Я вас буду уважать.

— И мы тебя уважаем. Махаешься круто и плаваешь классно. Зря ты в университет пошел. Это у тебя книги по-каковски?

— На латинском.

— Скажи что-нибудь по-ихнему.

— Радости часто бывают началом нашей печали.

— Во здорово, — восхитился младший. — Даже я понимаю. Это когда пьешь за столом, а блюешь в вытрезвиловке. Еще что-нибудь.

— Счастлив, кто мог постигнуть причины событий.

— Бодает! Наизусть шпарит!

— Хорошие вы ребята, — сказал я, — надо бы чего-нибудь выпить.

— В нашем магазине обед.

— А мотоцикл где?

— На улице внизу.

— Тогда поехали, поищем в другом месте.

— А нога? — спросил старший.

— Доберемся. Сяду боком, а ты правь посередке, чтобы я столбы на сбивал.

— Поезжайте, — сказал младший, — а я полежу, почитаю. У тебя есть про любовь? Очень меня это интересует.

— Дура, — сказал старший, — тебе уже умственное пора читать.

Я взял костыль и вприпрыжку стал спускаться по лестнице за близнецом. У него была крепкая шея, на нее падали длинные вьющиеся волосы. Жаль, что их остригут.

На улице было ветрено и пыльно. Возле парадного у стены грелась на последнем солнце бабка с первого этажа.

— Куда ты, поломатый! — завопила она, увидев, что я забираюсь на мотоцикл. — Расшибетесь, идолы! Ишь, чего надумали с тарахтелкой! Вот я околотошному скажу! Он мотоцикл-те отберет! Окаянные!