Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Н-да, — задумчиво произнес мой приятель, — это заманчиво. Но я бы предпочел родство с Конфуцием, это мне кажется более спокойным и основательным. Или родство с Буддой. Чтобы переступить через страдания и остановить колесо превращений.

— Размечался, — сказал я.

И Зеведеев, мнимый родственник и непонятный славянин, пришел ко мне, стал возбужденный и крикливый.

— Успокойтесь, — сказал я ему, — даже если мир находится в пяти минутах от гибели, это не повод для криков о помощи. Поскольку, — прибавил я, — такие крики стали обычным явлением, настолько обычным, что если их нет, этих криков, то как будто чего-то нехватает.

Когда человек возбужден, первым делом необходимо напоить возбужденного чаем, поэтому я усадил Зеведеева за стол у окна и тут же засовался разогревать кипяток и заваривать чай на тридцать три средней интенсивности бульканья. Дело в том, что за неимением заварного чайника, я завариваю чай в бывшем кофейнике, так как кофе не пью по бедности с тех пор, как он подорожал вчетырежды. В бывшем кофейнике сверху прозрачная крышка, как стеклянный шлем, и когда чай заваривается, видно, как он булькает. Обычно тридцати трех бульканий достаточно, чтобы не превратить чай в пареную траву и сохранить остатки теина и кофеина, еще не выжатые на фабрике фасовки чая.

— Их двенадцать, — сказал Зеведеев, глядя пристально, как кипит и булькает чай.

— Кого двенадцать? — не понял я. — Апостолов?

— Двенадцать начальников у Машины, — объяснил Зеведеев. — На каждом этаже свой начальник этапа. Нужно пройти двенадцать этапов проверки на лояльность, на вшивость, — усмехнулся он, — и когда попадешь на двенадцатый этаж к последнему начальнику, который только один и может поставить окончательную закорючку на карточке на выезд из страны, вот тогда ты и можешь сказать, что ты почти свободен. Но после всех этих хождений, бывает, нервная система ходока не выдерживает и он сдвигается. Говорят, один такой после последней двери вышел в окно на двенадцатом этаже. По ошибке. Двенадцатый начальник здесь не при чем. Он поставил свою закорючку, пожелал удачи и вместо двери указал в окно, а оно было открыто, и проситель вышел на волю.

— Какой ужас, — сказал я, — неужели и нам придется добираться до двенадцатого этажа?

— Вам не знаю, — ответил серьезно Зеведеев, — а вот мне придется. Я дошел до девятого со своими непроколотыми тремя отверстиями.

— Ну и? — спросил я.

— Девятый начальник ничуть не удивился причине моего отъезда, но поинтересовался, где расположен город Капернаум, куда я собираюсь. Я ответил, что на берегу Киненерифского моря. Тогда он сказал, что для прокола следующего отверстия на моей карточке мне необходимо письменное свидетельство не менее трех старожилов Капернаума, которые подтвердили бы, что один из братьев Иисуса Христа действительно проживал в этом городе в середине первого века новой эры. Поэтому я снесся с крупнейшими Библейскими обществами и просил о помощи.

— Превосходно! — порадовался я за него. — Стало быть, года через три вы сможете, если все будет удачно, попасть к десятому начальнику. Я верю, вы, в конце концов, отрясете с ног своих прах этой земли. Помните: всему свое время, — время обнимать и время уклоняться от событий.

— Тридцать три, — сказал он, — выключайте.

— Скажите, Иван Яковлевич, — произнес я, наливая нам обоим горячего чая, — почему наши претензии на духовное отцовство превосходят наши претензии на духовное сыновничество?

— Потому, — отвечал он, — что смешна вера в ложные истины, ибо плоды ложных истин суть лицемерие. Ныне в ста двадцати странах нарушают права человека. И число таких стран растет год от года. С каждым поколением людей. Именно из-за претензий на духовное руководство. Послушайте, — спросил он с надеждой, — может быть, у вас есть в Капернауме, кто-нибудь знакомый или хороший родственник, кто мог бы свидетельствовать за меня?

— Нет, — покачал я головой, — нет, Иван Яковлевич, ни в Капернауме, ни даже в Жмеринке, Могилеве и Одессе нет у меня никого, кто мог бы за вас поручиться. Приятно еврею с евреем обняться в Америке. Еврею с евреем приятно обняться в России, и в Щвеции, Греции, Мексике и Бангладеше, и всюду, куда ни забросит еврея судьба. Скажите откровенно, ведь ваше решение реализовать свое естественное право выбора есть выбор между большей и меньшей степенями свободы или между степенями нарушения прав. Может быть, вам следует выбрать не Капернаум, а какое-нибудь из карликовых карманных государств, вроде Монако или графства Лихтенштейн, — но и там — я не уверен — возможен ли весь параметр прав, весь разброс необходимых вам свобод. Проблема в степени социализации той или иной человеческой структуры. Чем больше степень социализации, тем меньше степень свобод. Ваш двенадцатый чиновник Великой Машины — это страж западных ворот, он обладает полной свободой воли, а вы никогда не станете обладать свободой воли, как у чиновника даже первого этажа. И тогда все ваши усилия и обоснования лишь звук пустой. И ради этого пустого звука вы затеяли такое гигантское дело — получить право на исход? Между тем, у вас есть прекрасная возможность — внутренняя эмиграция. Неучастие во всех делах общества. Вы получаете от них пенсию. Можете с ними не общаться и даже не покупать у них продукты, а на рынке. И даже картофель выращивать где-нибудь в пригородном лесу.