Игорь Адамацкий - Созерцатель

Сыну показалось, что люди стали чаще умирать. Когда девятнадцать лет назад хоронили отчима, думал он, на кладбище было всего пятьдесят могил или около того, и можно было выбрать любое место, а сейчас, наверное, больше тысячи. Местами между могилами приходилось пробираться боком, поджимаясь, чтобы не запачкаться об ограды. Тяжело будет нести гроб, сказал старший копатель. Придется нести над головами. Придется нести от главной дороги, сказал сын, я помечу путь. Мы справимся к двенадцати, сказал старший копальщик. А похороны в два, сказал сын, вы сможете подождать. Конечно, подождем, ответил старший копальщик. Сколько вам принести водки, спросил сын. Двух бутылок хватит, ответил старший копальщик. Однако копать трудно, потому что тесно. Да, ответил сын, очень неудобно разворачиваться. Ничего, сказал старший копальщик, как-нибудь приспособимся. Я принесу вам к одиннадцати, сказал сын. Он вернулся в дом матери, взял несколько помидоров, огурцы, хлеб, колбасу, которую к тому времени привезли из города, две бутылки водки, положил в сумку и пошел на кладбище. Там работали на совесть. Могила была достаточно глубока, но землю приходилось бросать на соседние могилы и на могилу отчима, чтобы не осыпалась. Хорошо, сказал сын, к двенадцати вы, наверное, кончите. Копальщики обтерли руки о штаны и отошли к соседней могиле за столик, сели на скамейку, смотрели, как сын вытаскивает бутылки, стаканы и закуску. Копальщики предложили ему выпить, но он отказался и ушел. Только бы не было дождя, сказал он, уходя, а вы сможете подождать. Подождем до двух, сказал старший копальщик. Сын вернулся в дом матери и затем отправился к моргу, куда должен был прибыть катафалк и автобус, заказанные зятем. Едва удалось уговорить этот катафалк, рассказывал зять. Он весь развален и мог не завестись, мотор очень старый, еще довоенных времен. Заведется, сказал сын, мать была везучая. Он пришел к моргу за четверть часа до катафалка.

Возле морга были люди, друзья и знакомые, и родственники зятя, пришедшие проститься. Сын постоял, посмотрел на них и отправился за ключом. В приемном покое медсестра протянула ему коробочку, он взял ключ и вернулся к моргу. Снял висячий замок, открыл дверь, оттуда потянуло таким сильным запахом, что все отошли в сторону. Неужели санитар Леня обманул, подумал сын. Помогите кто-нибудь, сказал он мужчинам, нужно положить мать в гроб, а мне как сыну нельзя этого делать. Да, сказал один из мужчин, вам нельзя ни нести, ни копать могилу, ни опускать, такие правила. Несколько мужчин, решившись, вошли внутрь и с трудом переложили мать с каталки в гроб, потом вышли и отправились искать, где можно помыть руки. Она течет, сказал один мужчина, и у нее все лицо черное. Нельзя открывать лицо при прощании. Обманул санитар, подумал сын, обманул и ничего не сделал. Сука. Обманул, гад, сказал сын подошедшему зятю. Я тебе говорил, ответил зять, нельзя верить людям, а ты наивный человек, хоть и седой и давно на свете живешь. Гроб с телом матери, закрытый покрывалом, поставили на катафалк, где все дребезжало и тряслось, такой он был старый. Довоенных времен, сказал весело водитель катафалка. Люди сели в автобус, который тоже был здесь, и все отправились к дому, где до того жила мать. У парадного гроб вынесли из катафалка, поставил на два табурета, вокруг гроба столпились люди, молчали, кто-то плакал, кто-то рыдал, кого-то оттаскивали от гроба, чтобы не случилось обморока. Сын никогда не думал, что мать так хорошо знают и любят, иначе бы не плакали и не рыдали. Когда кто-то открыл ее лицо, сын посмотрел на нее. Ее лицо было черным, лоб, нос, щеки и подбородок были черными, из левого угла глаза вытекала струйка крови. Ах Леня-сука, думал сын, обманул, гад. Когда все, кто хотел, простились, мужчины на руках трижды подняли гроб вверх, затем снова поставили в катафалк, люди сели в автобус и поехали на кладбище, которое было совсем недалеко.

Сын сел в катафалк, шофер раз десять пытался завести мотор, машина дергалась и тут же останавливалась. Настоящий катафалк, думал сын, только бы дотянуть до места. Наконец машина завелась и с трудом, продолжая то и дело дергаться, двинулась. Через пять минут все были у главного входа на кладбище. Сын вышел из катафалка и пошел по кладбищу, навешивая полоски красной материи на могильные ограды, чтобы обозначить путь. Гроб, весь в цветах, вынесли из катафалка и поставили на два табурета на землю возле машины. Постояли, решая, кому и как нести и меняться по пути, потом восемь мужчин, как муравьи, подсунулись под гроб и понесли, местами поднимая гроб над головами на вытянутых руках. У могилы поставили гроб на столик соседней могилы, потому что не было места, и стали прощаться. Зять хорошо говорил, что любимая теща в молодости ушла на фронт защищать землю и детей, затем после ранения в осажденном городе организовывала госпиталь для раненых и работала там, а после войны всю жизнь помогала людям. После зятя говорил еще кто-то, но сын никак не мог уловить, кто и о чем говорит. Кто-то предложил ему сказать, и он покачал головой, что не может, внутри у него так запеклось, что и пискнуть было нельзя. Когда простились, взяли из гроба цветы, сын накрыл покрывалом черное лицо матери, достал из кармана конверт с землей и правой рукой насыпал крестом сверху вниз слева направо. Потом положили крышку гроба и замкнули двумя гвоздями. Десять или двадцать человек, так они столпились, помогая друг другу, опустили на полотенцах гроб в могилу, бросили туда же полотенца, и все присутствующие, пропуская друг друга, бросили по горсти земли и стали смотреть, как копальщики закапывают. Когда возвысили бугор, положили цветы, очень много цветов, всю землю на могиле закрыли, и все пошли в дом матери на поминки. Автобус ждал у входа на кладбище. Сели в автобус и через пять минут были на месте. Поминки были в две очереди, по тридцать человек, иначе было не разместиться. Пили, ели и говорили сдержанно. Сын не сидел за столом, а стоял, прислонясь к посудному шкафу. Поминальные люди по очереди говорили о покойнице. Потом попросили сына сказать слово. Он сказал, что такие люди, как мать, прибавляют добра в этом мире, где добра становится все меньше и меньше, и теперь, с уходом матери, он, сын, осиротел в добре. Все подтвердили, что да, мать была добрым человеком, никогда никто не слышал от нее дурного слова, и всем она помогала, всем участвовала. Сын поблагодарил людей за теплые слова, выпил рюмку водки, потом еще одну и ушел на кухню, сел у окна и стал думать о матери. Сестры не было на поминках, ее кто-то из соседок увел к себе, там сестра выпила много лекарства и мгновенно уснула и проспала еще целые сутки.