— Что ж прикажете с вами делать? — самодовольно прищурился Бонтецки. — Забросить вас обратно на летающий объект?
— Ни в коем разе! — запротестовал Пономарев и покраснел, подумав, что однажды так оно и может произойти. — Этого нельзя делать. Я же не смогу исполнить задачу — понять, запечатлеть и так далее... В иных — колоссальных исторических, вернее, геологических масштабах вся ваша деятельность, весь ваш суматошный клуб — суть точка на парадигме человечества... Разумеется, этой точкой удобно и пренебречь. От этого ничего в судьбе земли не изменится. Ну а вдруг? Вдруг это точка поворота, тогда как? Да я себе ввек не прощу, что упустил такое. Поэтому меня никак нельзя обратно. Да я и сам не хочу. В конце концов, хоть вы и разавтор, но имею же я право на свободу воли? В ограниченных пределах, разумеется. К тому же я не только ваш персонаж, да и по преимуществу не ваш персонаж, а реальное лицо в осязаемых формах...
— У вас длинные пальцы, — задумчиво сказал Бонтецки, разглядывая слабо розовые даже чуть серые руки Пономарева. — На две октавы. Как у вас со слухом? Какой ритм вы носите в себе?
— Три четверти в мажорной тональности, — с готовность ответил Пономарев. — Простите, Егор Иванович, у меня в голосе иногда проскальзывают нотки угодливости, даже самому противно.
— Угодливость — не гадливость, — заметил Бонтецки. — Это присуще человеку вообще и особенно человеку интеллигентному. Интеллигент всегда должен оправдываться за то, что интеллигент, за то, что не такой, вы не замечали?
— Замечали, — вздохнул облегченно Пономарев. — Но я полагаю, что это зависит от модальности, в которой пребывает человек.
— Это интересно, Виктор Петрович... весьма... А отчего модальность? Только ли от воспитания, образования и социолокуса или есть какие-то внефакторные детерминанты, как вы думаете?
Пономарев расслабился, откинулся на шаткую спинку стула, поставил локоть на стол и задумчиво обхватил длинными пальцами висок и лоб.
— Я полагаю, модальность определяется характером совпадения статуса и роли. Это относится к отдельному человеку и к группе, например, к вашему клубу. Если данность находится в сослагательном наклонении, она обладает экзистенциальными свойствами, где присутствует весь веер возможных продолжений и возможных начал. Если данность переходит в повелительное наклонение, она начинает обладать познавательными свойствами, и тогда из щели социальной структуры переходит в экологическую нишу. Если же данность находится в изъявительном наклонении, тогда она переходит из состояния субъекта в состояние объекта и способна вписаться в любую структуру.
— А как быть с интеллигенцией? — рассмеялся Бонтецки.
— А ну их! — улыбнулся Пономарев. — Кто-то говорил, что интеллигенция — это ангелы. Или наоборот, неважно. Они живут по космогоническим законам. И это чаще всего скучно. Гораздо интереснее — применительно к нашей с вами данности — это роль и статус слова-образа и образа за словом и помимо его.
— Вы триадоман, — догадался Бонтецки.
— Естественно... Как всякий нормальный мужчина... Жизнь — это процесс состояния, так? Процесс динамичен и может фиксироваться только в образе. Образ может быть либо клише, либо карикатура, то есть застывшая форма движущегося, что само по себе нелепо, либо искаженная форма движущегося, что логично, поскольку в этом случае легче ухватываются возможные изменения, поскольку каждая данная мнимофиксированная точка процесса порогова, так? — Пономарев поднялся со стула, прошелся по комнате. — по концепции Шардена, мысль разлита в ноогенезе, стало быть, она может придти одновременно к не только одному человеку... Так вот, если роль слова в локусе совпадает со статусом слова в данном же локусе, тогда возникает образ. Тогда возникает интереснейшая дихотомия клише-карикатуры. Вы замечали, что с течением времени некоторые клише становятся карикатурой, а некоторые карикатуры становятся клише? Почему это происходит — вот вопрос! «Дон Кихот» — карикатура или клише? «Похвала глупости»? «История одного города»?
— Прекрасно! — с явным удовольствием одобрил Бонтецки. — Мне нравится ваш конкретный способ мышления абстракциями. По Тришке кафтан.
— Я придумал! — Пономарев приблизился и склонился лицом, в его глазах мелькали искры, как у рыси при проблесках луны. — Послушайте, Егор Иванович! Давайте с вами при сохранении статуса поменяемся ролями?
— В данности ли в тексте? — улыбнулся глазами Бонтецки.
Читать дальше