Игорь Адамацкий - Созерцатель

Мария и К. М. прошли в большую комнату. За круглым столом под широкими розовым абажуром сидели П. П. и Начтов.

— Гоша, поздравляю! — Мария привстала на цыпочки и чмокнула черную бороду. — Это вам.

— Что это? О! спасибо, голубушка. Трубка? Черт побери, да с такой трубкой и на улице не покажешься, тотчас ограбят. Вот это да! Настоящая аглицкая трубка!

— Где жена де факто? — спросил К. М.

— Под арестом. Представляете, Машенька, выходим мы из церкви после венчания. Невеста — в шикарном белом от Кардена, я — в ослепительно черном от него же. Счастливые, красивые. Толпа гудит. На углу — духовой оркестр. Изо всех окон — флаги, головы и свадебные марши. С колокольни — звон. И вот среди всего этого торжества вдруг вижу: какой-то усатый балтфлотовец подмигивает моей невесте, а она ему улыбается! Ну, я, натурально, сдержался, прямо окаменел, даже борода инеем покрылась... Привез невесту домой, хотел застрелить, а потом закрыл в той комнате.

— Неправда, я сама закрылась, — послышался жалобный голос из-за двери.

— Молчать! — сурово сдвинув брови, сказал Гоша в сторону двери. — Я твой владыка и повелитель. Наш брак записан на небесах, и мой гнев...

— Есть хочу! — послышалось из-за двери, и все рассмеялись.

— Гоша, пожалуйста, вы такой добрый! — Мария погладила его по руке. — Давайте, я пойду туда. Надо покормить бедняжку. И у нас подарок для нее, видите? Желания приговоренной священны.

— Я непреклонен, но вы, Машенька, ангел, и вы — вне моих правил. Вот это большое блюдо можете отнести. Да, да, нагрузите как следует, аппетиты у нас, знаете, какие?

— Рыбу хочу, — пропела невеста за дверью.

— Лягушка! — прорычал в ответ Гоша. — Тебя комарами и червяками надо кормить, пока не отучишься улыбаться всяким щеглам...

— Это был не щегол, а салака, — не унималась невеста.

— Рр-р-р-р...

Мария уставила снедью большое блюдо, проскользнула в приоткрывшуюся дверь, затем щелкнул замок и раздался смех.

— Приступим, друзья. — Гоша сел, мрачный, расставил локти.

— Нельзя быть угрюмым на своей свадьбе, — заметила П. П.

— Я не мрачный, — ответствовал Гоша, — я сосредоточенный. И буду таким целую неделю. Затем последует неделя бурного веселья. Потом неделя слезливого раскаяния. И так далее. Говорят, президент Франклин, прежде, чем заняться государственной деятельностью, вырабатывал в себе полный кодекс буржуазных добродетелей — бережливость, деловитость, сдержанность и так далее. По неделе на каждую добродетель. Тринадцать недель. Потом сначала. И стал президентом. Вот и я решил себя муштровать. Женитьба — исток перехода от состояния свободы через тернии, овраги, камнепады и всякое такое. Да, пожалуйста, прошу вас, шеф.

— Подождите! — крикнули из-за двери. — Мы еще не готовы! Считаем: раз! два! три!

Две пробки шампанского в разных комнатах хлопнули.

Минут через двадцать из-за двери послышались складные голоса. Они то смеялись чему-то тайному, то пели навзрыд.

Невеселые это были дни. Жара стояла библейская. Розовое в сиреневой дымке утреннее солнце к полудню раскалялось до белизны. Птицы прятались, а люди одуревали. Все чего-то ждали. То проносился слух, что расплавленная мантия земли остывает с большей, чем обычно, скоростью и, значит, можно предполагать, начнутся стереомагнитные и парагравитационные тайфуны и еще неизвестно, когда это кончится и зачем-то просачивалась абсолютно достоверная информация, будто в городе участились случаи непорочного зачатия, а это, знаете, к чему может привести; то утверждали с пузыристой пеной на губах, что в новых районах города появились будто бы необычайные животные — помесь козла и суки, козлопес, и это, конечно же, сущий бред, потому что козы в городе жить не могут, — либо задыхаются от выхлопных газов, либо проваливаются в открытые канализационные люки; еще говорили, что по ночам по улицам бегают друг за другом два бесшумных трамвая, и когда их пытались остановить, эти вагоны тут же ускользали в четвертое измерение; потом какой-то шутник установил, что местная газета выходит одна и та же, только под разными номерами; потом кто-то пустил слух, что на рынках южане продают северянам фрукты по себестоимости, и тогда люди сбежали со службы и бросились на рынки, и был шум ужасный, потому что слух про грузин был, мягко говоря, нехороший и отвратительный, а доверчивые клюнули на него, и всем было стыдно, потому что чуть не задавленный оказался вовсе осетин, а это другое дело. Невеселые это были дни, но интересные. Все чего-то ждали, но никто не знал, чего ждут другие, и потому люди говорили мало, а больше слушали.