Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Это фигуральное «мы». Сейчас во мне символизировано наличное мужское население планеты.

— И негры?

— Что за глупости! Ты же видишь, я белый мужчина.

— Не вижу, у меня глаза закрыты. А где поцелуй?

— Извини, прелесть моя, вот он, легкий и ненавязчивый. Как мотылек на лепесток. Боже, какие свежие губки! Ты их пастой не смазываешь?

— Конечно, нет. Натуральная кожа. Еще одного мотылька, пожалуйста, а то прежний улетел. Это уже начинается жертва?

— Нет, это пока вопрощание богов.

— Тогда вопроси их еще разок. Спасибо, милый. Они, наверное, оглохли. Попробуй громче. Как хорошо. Но они все равно безответны. Давай вместе. Наконец-то. Я их слышу, милый. Они требуют немедленной жертвы.

— Милый, я успею до рассвета принести еще одну жертву?

— Конечно, и не одну.

— Богов там много?

— Как кур на насесте. И каждой требуется жертва.

— И богиням?

— Им в первую очередь. Иначе начнут скандалить.

— Тогда я спокойна. Все-таки с богами надо быть в хороших отношениях, мало ли что? Одного мотылька, пожалуйста. А это вопрос вдогонку первому. Нет, милый, подожди, ответа пока еще не было.

— Хорошо, тогда пусть они подумают. Расскажи про слепую веру, которая всем мешает.

— Значит, так, милый, слушай. Жила-была слепая вера, к тому же косенькая — глазки в кучку. И с шейкой какие-то нелады. Шейка была набок скошена.

— Бедняга. Получала пенсию по инвалидности?

— Глупый. Какая пенсия в сказке?

— Действительно. А отчего глаза в кучку?

— Она пыталась высмотреть, что впереди, и все сразу. Такая настырная, просто ужас. И все ей казалось, что она одна все видит и все знает. Ей верили, и она командовала: идите туда-то и делайте то-то. Шли и делали. И ничего из этого не выделывалось. И она всем врала, такая непереносимая лгунья. Потом ее многие раскусили. А когда раскусили, то внутри — и сказать противно.

— А зачем ей было врать и всякое такое?

— Вот здесь самый хитрый фокус и прячется. Дело в том, что слепая вера бессмертна и невозможно плодовита. Расплодилась она по всей земле. Живет она у англичан и у китайцев, у французов и у вас процветает. Везде она и всем мешает. Ко всяким условиям приспосабливается. Куда не толкнешься, везде она, злобная. Говорят, если человечество уничтожит себя в войне, то останутся лишь пауки, крысы и слепая вера. А из всего этого снова люди появятся и все начнется сначала.

— Может, ее... того? ликвидировать?

— В том-то и беда, что никто не знает, как ее «того».

— Грустная история. Расскажи про себялюбие.

— Это ужасно, милый. Себялюбие — представляешь? — когда ты любишь сам себя и я люблю сама себя, и все друг друга ненавидят. Ничего грустнее нет... Тише... Так и есть. Да слышу, слышу! Милый, боги опять требуют жертвы...

— Милый, тебе кто-нибудь говорил такие слова?

— Впервые слышу. Даже не пойму, что они значат.

— Ты устал?

— Нет, свеж и бодр, как утренняя заря. Что было дальше?

— Слушай... Тогда ложь, дочь скудоумия и слепой веры, приходит к королю и говорит: «Я знаю, как ты можешь сделать свой народ счастливым навеки». Удивленный и обрадованный, король спрашивает: «Ответствуй, пришелица, как мне мой народ утопить в счастье? И если слова твои окажутся правдой, я щедро награжу тебя, и ты станешь богата в сорока твоих поколениях». И тогда король по научению лжи решил все преобразовать. Он думал, что выбрать: несчастье знания или счастье неведения? Что предпочесть? Знающий — свободен, зато незнающий — законопослушен. А законов у короля было больше, чем подданных. Были законы для всех, законы для немногих и законы для самого короля. Долго он мучился сомнениями, пока не рискнул последовать совету. И во всех школах установили: облечь сущность видимостью... Милый, там все куры спят?

— Одна пестренькая не спит, ждет своей жертвы. А что случилось с королем?

— Ты хотел спросить — с народом? Король, в конце концов, перешел в иное бытие, а народ четыре по сорок годов жил в довольстве и трудовых песнях, а затем все блистательно развалилось, как говорила П. П., потому что сущность не терпит затворничества в видимости. И тогда произошел прыжок из царства банальности в королевство пошлости.

— Ну и задурила тебя бабуся!

— Пусть забавляется, мне не жалко. Тише... Чайки кричат.

— Зачем ты хочешь с ними улететь?

— Это они со мной. Я — домой, они — в гости. Ты слышишь? И пестрая курица квохчет.

— Машенька! Кирюшенька! Милые вы мои! — Гоша открыл дверь и распахнулся для объятий. — Мадам, ручку! Боже, как вы прелестны, Машенька! Привет, старина. Проходите, славные мои. Голубушка, если зануда Кирюшенька когда-нибудь вам надоест, вы только подайте мне знак, значок-с, и я тотчас развожусь со своей невестой... простите, уже с женой... или нет, пардон, она невеста де факто и жена де юре, или наоборот, не помню. Короче: как только — так сразу. Мы с вами берем горячие крылья и — в Барселону! Вы бывали в Барселоне? — Гоша прижал руку к сердцу и хриплым тенором пропел. — Mi corazon espera tambien. Барынька, барынька, неподшита, старенька. — Гоша крутанулся на пятке. — Прелестница, позвольте приложиться к ручке-с. Благодарю вас. Прошу-с, господа, в горницу. Вся компания в сборе и вся — теплая.