Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Пристрастие к трудовой дисциплине. Она в нашей конторе довольно строга. Безусловно влекут за собой увольнение такие служебные проступки, как сон на работе, распитие алкогольных напитков, привод в служебное помещение мужчин и женщин, нарушение технологии утешения и некоторые другие провинности, которых я пока себе не представляю.

— С технологией утешения я пока не знаком.

— Узнаешь подробно в самой работе. В течение испытательного месяца или двух. Но и здесь обязательные запреты: недопустимо в утешениях забредать в трансцендентные дебри, ты же не филиал православной церкви. Нельзя называть своего настоящего имени. Нельзя утешать абонента более сорока минут. Нельзя встречаться с клиентами или клиентками.

— Но как я узнаю, хорошо ли работаю?

— Проще пареного, — хитро усмехнулся Начтов, и суровые беспощадные складки обозначились в углах рта, отчего общее выражение хитрости обрело значение коварства. — Время от времени я сам буду звонить и несвоим голосом — а у меня их больше дюжины в запасе — буду испрашивать утешения. А? Каково?

— Круто и гениально. Только вы с вашим обширным умом...

— Я принимаю лесть только по средам в скромной словесной упаковке, — остановил его Начтов. — Под телефоном в установленные дни дважды в месяц будет лежать твоя зарплата.

— Заработок сдельный?

— Безусловно. Чем больше в мире отчаявшихся, тем выше твой заработок. Но берегись плохо работать, а то знаешь как бывает? Один раз недоутешил, другой раз недоутешил... Был у нас такой любитель... Теперь в Фонтанке плавает. А может, уже и выловили. Давно это было.

— Это... вы его? — с благоговейным ужасом спросил К. М.

— Что ты! — широко улыбнулся Начтов. — Я и комара не обижу. Нет, он сам, — погнался за заработком и впал в отчаяние. А утешить его было некому, все свои слова он потратил на других. Так что смотри: ты — артезианский колодец, — чем больше опустошаешься сердечностью, тем больше наполняешься.

— И все-таки, простите, каков заработок? Знаете, при нынешней дороговизне...

Начтов рассмеялся с клекотом, как у хищной птицы.

— Де-е-еньги! — протянул он. — Прочитывай ежемесячный курс валют, и ты увидишь, как все это условно.

— Да, — возразил К. М., — но за эту условность приобретаются вечные ценности, — хлеб, вино, книги.

— Чудак-человек, не волнуйся. Хватит тебе и на хлеб, и на водку, и на развлечения. Если тебе не захочется развлекаться. Учти: на службе ты будешь тратить свой основной капитал, — разум, нервы, кровь, душу. Честно говоря, я пока не уверен, справишься ли ты? Ты кого-нибудь утешал?

— Иногда случалось утешать женщин.

— Ну, это другое дело. Здесь ты будешь иметь контакт с растерянным анонимом.

— Я справлюсь.

— Дай-то Бог, дорогуша, дай-то Бог. — Начтов из верхнего кармана пиджака достал сложенную вчетверо двадцатипятку и двумя пальцами протянул.

— Это за что?

— Аванец. Ты, как я понимаю, сейчас на мели?

— Да, малость поиздержался.

— Ничего, потом все наладится. Сегодня отдыхай, а завтра в семь утра, благословясь, приступай. Шифр замка 2478. Значит, завтра в семь начинаешь, а послезавтра в шесть — домой. Всего доброго.

— Спасибо. До свиданья. — К. М. пошел к двери, держа деньги в руке, обернулся. — Читать на службе можно?

— Нужно. Для деловой квалификации. Для активизации словарного запаса. В дежурные сутки бывают глухие часы, когда телефон молчит как задушенный. Что ты собираешься читать?

— Давно хотел полистать графа Толстого. «Войну и мир».

— Основательная книга, — подтвердил Начтов. — Хотя... стиль графа Толстого, все эти переливы из одного предполагаемого состояния в другое предполагаемое состояние, могут вызвать зевоту. Кто сегодня читает «Войну и мир»?

— Отчего же? Школьники читают в отрывках. Иностранцы — в переводе. Пенсионеры.

— Ну? — усомнился Начтов. — Школьники его не поймут, их давно превратили в слабоумных. Иностранцам он бесполезен. От пенсионеров ничего в мире не зависит. Вот и выходит: ваш граф не интересен широкой публике. А узкая публика, интимствующие эстеты, его в руки не возьмут. Они копают в стороне, на фрейдистских свалках.

— Это как посмотреть, — возразил К. М., решивший хотя бы графа Толстого не уступать. — Прошла же античность сквозь средневековье к Ренессансу. Так и граф Толстой может пройти сквозь наши времена к будущим людям.

— Однако, ты схоласт, это хорошо, — похвалил Начтов. — Неужели ты ни на миг не ощущаешь, что все-таки не свободен от заблуждений?