Валерий Попов - Что посеешь...

А потом к другому уже начальнику приезжаешь, а тот, скажем, приготовил для тебя бешбармак — мясо целого барана, обработанное специальным образом. И всё это — тебе! Слюнки текут! Опять набьёшь живот, дремлешь, а хозяин под это дело какие-то выгоды выговаривает для себя, и так любезно, обходительно — поневоле соглашаешься. Потом ещё провожает тебя, чуть не плачет на прощание, просит не забывать. Дают фруктов на дорогу, восточных сластей. Отъедешь немного — и вдруг поймёшь: да он же тебя вокруг пальца обвёл — всего добился, что выгодно было ему, а не государству!

Поездил я так, потом говорю себе: «Что ж это делается со мной?» Зайдёшь к местным беднякам — глядишь, они всё хуже живут! Баи, начальники всё толстеют, всё наглее становятся, а дехкане местные ходят худые, от голода покачиваются. Спрашиваю у них: что же такое? Они говорят: «Совсем нет ничего. Не сеяли в этом году вовсе. А баранов всех начальник к себе забрал и с гостями своими скушал!» Чувствую, провалиться хочется на месте от стыда! Я же был здесь год назад — и как же я мог такое допустить? Пошёл я к начальнику местному ругаться, а он мне: «Молчи, жалкий шакал! Ты лизал мой казан — как смеешь голос теперь против меня поднимать!» Хотел я врезать ему как следует — гляжу, со всех сторон уже его верные слуги подходят, подниму руку — несдобровать!

Вернулся я оттуда в отчаянии. Думаю: «До чего же я дошёл? Что бы сказали мои друзья, с которыми вместе мы в деревне о счастливой будущей жизни мечтали! Что я для этого делаю?» К дружкам своим местным обратился, а они говорят: «Да брось ты о серьёзном всё время думать! Выпей вот вина — сразу развеселишься!» Не знаю, что бы могло случиться со мной, — но сумел я взять себя в руки, трезво на свою жизнь посмотреть. И тут ещё сыграло огромную роль письмо, которое от старшей сестры моей Насти из Берёзовки пришло. «Ну как ты живёшь, Егорушка?! — пишет. — Всё ли у тебя хорошо? Как твоя работа? Как твоя мечта — сделать так, чтобы никогда нигде не было голодных? Помни: ты главная надежда всей нашей семьи, все мы надеемся на тебя, верим, что из тебя учёный выйдет, который спасение людям принесёт!»

Прочитал я письмо её и, веришь ли, проплакал всю ночь. Вспомнил, как она нянчила нас, когда мама в поле работала, будто второй матерью для нас была. Как школу после четвёртого класса бросила, чтобы нас кормить. Как говорила ласково мне: «Ты, Егорушка, светлая голова! Смотри не подведи нас!»

И что сделалось со мной?! За три года ни одной, наверное, книжки не прочёл, только живот себе набивал! Было бы ружьё — застрелился бы в эту ночь, честное слово! Но ружья, к счастью, не оказалось. Наутро я другу своему Феде говорю: «Надо нам дальше учиться — в Ленинград в аспирантуру ехать. Мало мы знаем, поэтому и толку от нас мало. Человек как велосипед: если не двигается вперёд, набок падает!» — «Я тоже тебе всё сказать хотел, — Федя говорит. — Надо ехать!» Ну, тут нам вскоре как раз дали отпуск большой — три года мы отпуска не брали. Купили с Федей билеты, поехали в Ленинград.

Ехали мы, честно говоря, в полную неизвестность: никто нас там не ждал и вообще плохо представляли себе, как жизнь в таком большом городе идёт. Чем ближе подъезжали, тем сильнее робели. А собрались мы, надо сказать, наспех: у меня такая маленькая корзинка была с книгами и бельём, у Феди — большой жёлтый портфель и всё! Ну, приехали мы сначала в Москву, поглазели разинув рот на её красоты, сели на поезд снова, поехали в Ленинград. Город, надо сказать, меня поразил. Каким-то очень странным показался.

Ну, нашли как-то Всесоюзный институт растениеводства — на Исаакиевской площади, возле Исаакиевского собора, который, надо сказать, тоже меня поразил: самое большое здание в Ленинграде — сто один метр! Долго, голову задрав, на купол под облаками смотрел — наконец Федя дёрнул меня за рукав: «Ворону проглотишь!» Федя, надо сказать, более шустрый, более расторопный был, чем я. Вот иногда я думаю: каким я растяпой в молодости был! Откуда же у меня деловая хватка выработалась, чёткость, умение быстро соображать? От работы — исключительно. Только работая человек развивается. Ну, зашли мы в институт: мраморная лестница, позолоченные узоры. Зашли — в первый раз — в роскошный зал с огромными окнами, весь разукрашенный красивыми такими барельефами.

Потом мы узнали, конечно, что это главный конференц-зал института — так называемый Помпейский зал, названный так из-за фресок, копирующих фрески знаменитого города Помпеи. Потом, в течение долгой жизни моей, зал этот привычным мне стал: сколько здесь за мою жизнь научных сражений произошло, сколько собраний, что историческое значение имели для науки о сельском хозяйстве! Здесь же я и обе свои диссертации защитил. Можно сказать, нет на земле теперь более важного места для меня, чем этот зал! Хотя нет, — конечно, есть более важное место! В зале этом учёные только отчитываются о своих делах, а главное место, где по-настоящему всё решается, — это поле с посевами.