Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

И последняя степень падения: вернулся, откуда начал: писал «Правила поведения в метро».

«Разрешается бесплатно провозить одну собаку-поводыря в наморднике, на поводке и со специальным жетоном инвалиду-слепому, если у него имеется удостоверение на право владения собакой-поводырем»!

Тоска!

А если — «не имеется»? Тогда, ясное дело, нельзя!

Тому, кто занимался такой работой, как я — какой еще ад?!.. Что-то ты больно тут разбушевался! Буквально какой-то «визитер-бузотер»! Откуда ты можешь знать, как тут положено?

Ведь прекрасно же знаешь сам: никто тебя не поднимет, если сам не поднимешься!

И тут во тьме какой-то голос торжественно произнес: «ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ!»

— Что такое? Какая ступень? — я мысленно засуетился, хотя на самом деле все было ясно: «ПЕРВАЯ СТУПЕНЬ». Как на нее взойти?

«Первая ступень — страдание»! Только острое страдание поднимет из мглы!.. Я звоню ей — в последний раз, автомат — под лестницей в ресторане, где я загулял. И только я слышу ее: «Алло!» — как тут же громким, жирным голосом запевает ресторанный певец. Я в отчаянии вешаю трубку, иду в зал выпрашивать еще две копейки. Песня обрывается, наступает тишина. Я стою посреди зала, смотрю на толстого, неподвижно застывшего кудрявого певца. Я пытаюсь проникнуть в его тусклые, невыразительные гляделки... «Ну что... будешь сейчас петь?» — пытаюсь просверлить его своим взглядом. Но от него — абсолютно никаких сигналов, он, как огромный отключенный автомат, сделанный из жира: глаза его невыразительны, обращены внутрь.

— Ну что... будешь, сволочь, петь?..

Никакого ответа.

Крадучись — не дай бог его разбужу! — я спускаюсь по лестнице, отрывисто, каждый момент прислушиваясь, набираю номер. Сверху — тихие струнные аккорды (это еще ничего!). Но только она произносит: «Алло» — как жирное, самодовольное пение затопляет все!

Душа напряглась, прыгнула... «Первая ступень»?!

Тут было посветлее, и я вдруг вспомнил, как у меня прошлым летом украли телевизор, я стремительно мчался за похитителем по пахучим кустам полыни, чабреца, мать-и-мачехи. Шнур ускользал от меня, как хвост ящерицы — и вот в акробатическом прыжке я наступил на него, он натянулся, как струна, и выскочил из разъема в телевизоре! Ага-а-а-а!! Ворюга, поняв бессмысленность телевизора без такого важного, дефицитного шнура, грязно выругавшись, швырнул ненужный уже прибор в бордовые лопухи. Они спружинили, смягчили удар, от сотрясения телевизор переключился на батарейки, закричал сердито: «Если будут такие условия, мы отказываемся работать!» Я подошел к нему: «Ну, ничего! Извини!» ...Жара, лето, пахучие заросли. Похититель добродушно вернулся: «Дай хоть закурить!»

Стало еще светлее...

Теперь вспомнился вдруг совершенно безумный год «активного солнца» — я все лето тогда бегал по крышам, вдыхая горелый запах кровельного железа, ночевал, затаившись, в Эрмитаже, плыл по тихому, как пруд, заливу на дощатом плоту... Посреди залива, в стрекочущей тишине, на удилище сел зеленый, с отливом, майский жук...

Я чувствовал, что вылезаю все выше, вода все гуще наполнена светом, и вот я с плеском появился на поверхности, зажмурился! Потом я шел уже по мелкой воде с гладким каменным дном, ликуя, ударил развернутой ступней: солнечно-водяной протуберанец полетел к берегу.

Опустив взгляд, я осмотрел себя: и тело кое-какое есть, не только душа — для нынешних условий и это неплохо!

На гладком и уже сухом камне, по которому я теперь шел, в мелком пологом углублении стояла светлая, теплая, уютная вода — я плюхнулся спиной в эту ванну, полежал, глядя вверх.

Желто-зеленая долина головокружительно поднималась. На гребне, сливаясь с небом, стояли высокие дома.

Я шел уже по сухому камню, печатая мокрые следы. Я не исчез! Ликование душило меня.

От одежды шел пар. Как страшный сон, где-то на краю сознания брезжили темные ледяные пространства, которые я когда-то пересекал... или приснилось? Здесь стояла жара!

Уже для сохранения свежести я занырнул в последнее скопление воды в мелкой каменной «ванне», зачерпнул рукавами, выпрямился — вода потекла по груди и ниже, приятно охлаждая струйками, но не обжигая.

Мокрые незашнурованные ботинки жирно чавкали. Я смутился, сел, вылил воду, потом дотянулся до раздвоенной светло-серой коряги, надел на ее концы ботинки, перекинул за спину. На ходу оглянулся: ботинки буквально дымились в этой жаре!

Начался берег, трава — вялая, белесая, спутанная, с плешинами — вышедшая из-под снега и еще не просохшая... Легкая неожиданность! Когда я шел фактически по морю — было сухо и тепло, а вышел на берег — стало сыро, я даже поежился.