Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Вспомнив эту драму, я захохотал: от себя, кажется, и сюда не спрячешься — но захохотал абсолютно беззвучно, мозгом — в этой тьме никаких звуков никогда не бывало.

— Ну, не скажи! — вдруг нагло, как ненужная станция в радиоприемнике, произнес кто-то. Голос откуда-то знакомый... совсем, вроде, недавно его вспоминал!

По всем имеющимся у меня сведениям, я должен был уже начинать общаться с ангелами — это, стало быть, первый ангел?

— А что такое — об чем речь? — на всякий случай осторожно отозвался я.

— Да — дружок этот, про которого ты тут гутаришь (гутарю?)... неслабых тебе подлянок накидал!

— Что такое? — слегка искусственно возмутился я. — О каких таких подлянках идет речь?

...А тут, оказывается, неплохо — во всяком случае, довольно интересный разговор.

— Будто не знаешь, — ответ ангела, — и с отрезом этим, про который ты тут нес... будто не знаешь, что отрез этот твой был, на твои бабки куплен и ты специально оттягивал, не шил — чтоб дружка своего не огорчать... А он будто и не понимал, вместе с тобой духарился!

— Ну неужели не понимаешь ты, — мысленно вскричал я, — что духариться тогда гораздо интереснее было, чем в душном костюме ходить?!

Ангел в ответ промолчал, но бывает такое молчание, которое красноречивее всяких слов. «Ну — если за дурочку меня считаешь, можем совсем не разговаривать!» — так или приблизительно так можно было перевести это молчание.

— Что ты понимаешь в тех годах? — послал я уже примирительный сигнал, но ответом была та же глухая тишина.

Ну вот... единственного ангела спугнул, который, как умел, здесь меня встречал! И снова глухо.

Насчет Егора этот ангел бескрылый, может, и прав, но только частично. Зла, или, как выражается новый мой знакомый, — «подлянок» — он мне не делал никогда, во всяком случае — сознательно. Он просто шел, как считал правильным, а кто уж там ему попадался... Так, впрочем, живут и все, ни о каких таких «подлянках» не помышляя, а делая лишь то, что им приказывает их организм. При этом, ясное дело, все считают, что борются за истину. А дальше уж все зависит от баланса ума...

Вот — пример: скучая, сидим мы с ним в кафе, и вдруг он оживает, в нем, как пружина, заводится сюжет: оказывается, что сосед по столу, который недавно совсем сидел с нами, оставил на скатерти кошелек. Егор делает стойку. Плевать ему уже на тот важный, болезненый разговор, который нам следовало тут провести, плевать на те тонкие дела, которые я планировал с ним на этот вечер... Кошелек! Стан его выпрямляется, глаза сверкают. Он мгновенно выбегает на мороз — соседа нашего, естественно, не находит — но возвращается разрумянившийся, еще более возбужденный.

— Ну ладно... бог с ним, — я пытаюсь еще вырулить на прежний маршрут. — Бог с ним... отдадим официантке. Пойдем скорей — нас в больнице ждут.

Но свернуть его уже невозможно — закусил удила!

— Официантке? — презрительно усмехается он. Действительно: как это можно? Что я такое говорю?!

Я лишь бормочу, выворачивая кошелек:

— Ну тут всего-то ничего.

— А для тебя все определяется суммой? — с совсем уже недоступной моральной высоты роняет он.

Нет, конечно же нет... Дело тут в принципе! Как мог я забыть?

Дальше процесс уже становится неуправляемым! Да что там я с своими делами — на друга, как говорится, можно и наплевать! Вот на принципы — нет! Наплевать ему, как оказывается, и на клиента, то есть на счастливого — а, точнее, — несчастного обладателя кошелька! Тот, наконец, с дикими трудами отысканный где-то в Сызрани, начисто отрицает свое пребывание в том кафе да и вообще в нашем городе... из-за жены ли? Или ОБХСС? Какое наше дело?

— Действительно — нашего дела тут нет! — холодно-презрительно произносит Егор. — Наше дело лишь в том, чтобы вернуть потерянный кошелек.

И кошелек через три месяца вручается счастливому — а, вернее, несчастному — его владельцу... а что при этом полностью рушится его жизнь — уже неважно!

Что-то я тут разгорячился — не зная даже, принято это здесь или нет?

Ангел-то — как умолк, так и молчит. Видно, считает, что высказался уже достаточно.

Ну, а насчет «подлянок»... это надо еще разобраться — верней, уточнить. Конечно, что я так быстро сломался, а друг мой, ближайший мой друг по специальности врач, и ничем не помог, даже и не попытался... это, наверно, нехорошо? Но зато ему-то, наверное, так лучше?! Что ему лечить каких-то малоизвестных людей, когда жизнь-то всего одна, и хочется прославиться? А он ведь как раз в тот момент, когда я заболел, вышел на колоссальную международную известность — определял болезни на расстоянии, простирая свои ладони — причем, определял он болезни не чьи-нибудь, а болезни шедевров, то есть людей, изображенных на всемирно известных шедеврах. С ума можно сойти, всему цивилизованному миру интересно, чем, скажем, больна Венера — ну точнее, конечно же, та женщина, изображенная на полотне Ботичелли «Рождение Венеры»? Корреспонденты всего мира, крупнейшие звезды-искусствоведы толпятся, а друг мой поводит на некотором расстоянии ладонями и сухо роняет: «Ревмокардит. Стадия пока что начальная, но спасти не удастся. Умрет через одиннадцать лет». Сенсация! Гул на весь мир. То есть женщина эта (если она конкретно вообще была), умерла то ли в пятнадцатом веке, то ли в самом начале шестнадцатого — а тут появляется наш Егор, и говорит, абсолютно точно, что она умрет ровно через одиннадцать лет после изображения на полотне! Главное — про нее-то всем интересно, а про меня — никому... Так что Егор, видимо, правильно выбрал, верным пошел путем. Умри я или воскресни — это абсолютно неважно, а вот что Венера Ботичелли умрет ровно через одиннадцать лет после изображения на полотне... то есть — 1486 год плюс одиннадцать... в 1497 году — это сенсация! Известная всему миру «Венера» Ботичелли скончалась в 1497 году! «Чушь!» — опровергает всемирно известный академик. «Нет — не чушь!» — опровергает другой...