Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

И все равно мне потом перед всеми пришлось растолковывать Санины идеи — этот все лишь запутал!

...Я снова заглянул в комнату: ...В самом страшном, на мой взгляд, рассказе Брэдбери, марсиане превращаются на время в людей, а после, убив наших астронавтов, снова пытаются вернуться в свой облик. На лицах их происходит страшная борьба людских гримас с гримасами уже не людскими. Примерно это происходило сейчас с Павловым: гримасы дружеские мучительно боролись с гримасами начальственными — причем последние явно побеждали.

Я заглянул к Ленке на кухню.

— Ну ладно, я пойду... зайду, может, часика через четыре, — я поглядел на часы, потом в сторону комнаты. Во всяком случае — утром буду!

Прерывисто вздохнув, Ленка кивнула.

Я вышел. По обе стороны от парадной тусклая улица уходила во тьму. Улица Высоковольтная... На такой и жить-то страшно! Я пошел влево и вышел на широкую магистраль. Ширина — это, пожалуй, единственное ее достоинство, а так — та же тьма и пустота. Куда, господи, податься? И это в полдесятого вечера, когда все города мира брызжут огнями и весельем, а тут — только улица маршала Устинова поражает своей суровой простотой!

Да, единственное, что тут есть замечательного — это насыпь, очевидно, та самая — бесконечный черный холм, закрывающий полнеба, половину звезд. И может, действительно, раз ничего уже, кроме этой насыпи, вокруг не осталось, то, может, действительно — пора туда, немножечко прогуляться, как это сделал три дня назад мой друг? Что еще из серьезного осталось? Только это! Так, может, пора? И если будет не очень уж больно — то почему бы и нет?

По дороге мне не встретилось ничего — полная пустота, только одиноко белел удивительно низко врытый газетный стенд — видимо, для чтения на коленях.

И вдруг другой, совсем новый ужас охватил меня. Краем глаза, куском затылка я почувствовал, что вслед за мной вдоль тротуара медленно едет машина, белый «Жигуль»!

Я моментально напрягся... Секут? Но на хрена, спрашивается, я им понадобился? Ведь еще при моем выезде мой любимый подполковник Голубев говорил мне:

— Эх, нечего пришить тебе, все чисто — а то бы уж! — он поднял кулак.

Но если даже по его понятиям я такой хороший, то что же сейчас интересует их?.. я еще больше похолодел — машина догнала меня и ехала рядом. Скосив, как заяц, глаза, я увидел, что в машине сидит женщина в белой куртке — вспыхнула зажигалка, осветив молодое красивое лицо. Машина остановилась. Слегка склонившись, женщина молча отпихнула дверцу.

Ах, вот оно что? — я несколько оживился. — Ну неужели же, неужели я уже считаюсь как иностранец? — самодовольно подумал я. — Навряд ли наши бедные ребята интересуют таких, имеющих, к тому же, «Жигули» — наверняка посчитала за иностранца!

Я молча сел, не выдавая пока что своего происхождения, закурил от ее зажигалки. Ну что ж, среди охватившего жизнь хаоса еще немножко ахинеи не повредит!

Она захлопнула дверцу, мы медленно тронулись.

— Куда? — проговорил, наконец, я, разбивая все ее западные мечты, но, к удивлению моему, она не прореагировала на это, даже не повернула головы.

— Недалеко! — затянувшись, ответила она.

Я вскользь разглядывал ее... Этакая «чернобровая казачка», которая, как поется в песне, то ли подарила, то ли подоила, то ли напоила мне коня — любимые песни сталинского детства стали постепенно исчезать из памяти. Что, интересно, заставляет ее заниматься этим ремеслом, причем в столь малоперспективных кварталах — ведь машина у нее уже есть... на что зарабатывает теперь? На запчасти?

А вот и любимая насыпь — теперь она уже закрывала все небо, мы долго молча ехали вдоль нее. Наконец появился тусклый просвет — мы проехали под мостом — и снова поехали вдоль насыпи, теперь уже с другой стороны. Что за ритуальное сооружение, повсюду оно — расстанемся мы с ним когда-нибудь или нет? Не вышло! Серебристо-серый девятиэтажный дом был чуть выше насыпи, но и тут она была главным элементом пейзажа — хоть и с другой стороны.

Мы подошли к дому, поднялись в вонючем лифте на третий этаж. Хозяйка отперла квартирку. Уютно, кстати, отделанная прихожая... из полуприкрытой двери шел какой-то странно колеблющийся свет.

Повесив куртку, я вошел в комнату. Задергавшееся при нашем приходе пламя свечи, установленной в хрустальном блюде, освещало висящую на стене увеличенную фотографию Сани — я помнил ее: возле института, в счастливые дни!

Хозяйка вошла вслед за мной и стояла молча. Я быстро оглянулся на нее, потом бросился к окну, сдвинул штору — насыпь темнела во весь экран! А вон за ней Санин дом — синяя занавесочка на кухне!